Рембрандт
Шрифт:
Однако пламя только что зажженных свечей на самом деле колебалось и неистово плясало, и в комнату ворвался странный запах — запах дождливой ветреной улицы. Клартье, опять усевшаяся за стол у камина, привстала со стула и большими испуганными главами глядела на хозяина.
— Здесь очень сильный сквозняк, ваша милость. Наверно, где-нибудь распахнулось окно. Пойду посмотрю.
Она ушла, но ничто не переменилось. Холодный сырой запах по-прежнему щекотал художнику ноздри, и по полу так сильно тянуло сквозняком, что Рембрандт встал, поднял Титуса и посадил его на стул. И тут возвратилась Клартье, еще
— Пожалуйста, ваша милость, пойдемте со мной в зал. Может быть, вы уговорите госпожу Диркс, — попросила девочка. — Она… Она принялась мыть там окна, по комнате гуляет ветер, и дождь все промочит.
Рембрандт последовал за Клартье, не веря ей, но, когда они вошли в зал, он увидел, что одно из больших окон действительно распахнуто и Гертье Диркс, тяжело балансируя на стуле, с лицом, мокрым от дождя и слез, яростно трет стекла в свинцовых переплетах, а ветер развевает ее фартук и черное домашнее платье.
— Гертье, — начал он. — Гертье, бога ради… — И, поняв по неподвижному взгляду и каменному лицу, что она не слышит его и не сознает его присутствия, он закричал так, что голос его перекрыл шум дождя и вой ветра. — Гертье, сейчас же слезьте. Вы слышите? Я вам приказываю.
Но она по-прежнему ничего не видела и не слышала. Тогда Клартье встала между ними, сделав это с такой неожиданной уверенностью, что Рембрандт невольно подумал, не была ли она и раньше свидетельницей подобных сцен.
— Дорогая госпожа Диркс, — заговорила она звонким тоненьким голоском, — разве вы не слышите, что их милость просят вас сойти вниз? Сегодня неподходящее время для мытья окон. Их милость вовсе от вас этого не требовали. Сойдите же, будьте умницей, и позвольте мне закрыть окно, иначе испортится красивый ковер и ваш ангелочек Титус насмерть простудится — по всему дому гуляет ужасный сквозняк.
Рука, державшая тряпку, перестала непрерывно и неистово ерзать по стеклу. Гертье выпрямилась, посмотрела вниз и, слегка покачнувшись, дала взять себя за руки и спустить на пол. Когда же Клартье захлопнула окно, госпожа Диркс встрепенулась и задрожала, словно этот звук пробудил ее от глубокого сна.
— Что это? Что это? Кажется, хлопнуло окно? — забормотала она.
— Нет, нет, все в порядке, госпожа Диркс, — перебила маленькая служанка, и ее притворно спокойный голос окончательно убедил Рембрандта, что для Клартье во всей этой истории нет ничего нового. — Их милость не сердятся, камин в гостиной разгорелся, и мы вас сейчас согреем. Пойдите посидите с Титусом, а я приготовлю всем по чашке крепкого чаю.
— Нет, спасибо, Клартье, не надо, — ответила госпожа Диркс, проводя рукой по лбу. — У меня немножко кружится голова. С позволения его милости, я пойду к себе, прилягу и попробую уснуть.
— Разумеется, их милость позволит, — подхватила Клартье. — Может быть, он даже поможет мне проводить вас наверх — ведь у вас кружится голова.
Рембрандт оставил их обеих у дверей комнаты Гертье — ему не хотелось входить туда, потому что там всегда стоял раздражающий запах — запах женского тела. Он ушел к себе, в свою королевскую опочивальню, сырую и мрачную в угасавшем свете зимних сумерек, и начал ломать щепки, приготовленные на растопку: надо же вырвать у горестного дня хоть
такое маленькое утешение, как яркий огонь в камине.Внезапно взгляд его остановился на шкатулочке, стоявшей на каминной доске. Он не вспоминал об этой вещице и не замечал ее много месяцев. В ней лежала небольшая, отделанная жемчугом золотая цепочка — подарок жене, который он купил Саскии в день ее смерти. «А почему бы и нет?» — подумал он, снимая пыльную шкатулочку с камина. Теперь, когда прошло уже столько времени, он все равно не понесет ее обратно к ювелиру, а подарок, да еще такой богатый, в какой-то мере вознаградит госпожу Диркс за сегодняшнюю неприятную сцену, когда он выказал недоверие человеку, разделившему с ним его горе.
Он спустился в темную переднюю и прошел в комнату Гертье, стараясь не дышать глубоко и тем самым избавиться от запаха. Затем, вынув цепочку, приблизился к кровати.
— Гертье, — сказал он голосом, в котором слышалось неподдельное раскаяние, — я принес вам небольшой подарок.
Госпожа Диркс испустила вздох, сотрясший все ее тяжелое тело.
— Вашей милости не следовало это делать. Во всем виновата только я, и хочу я одного — чтобы ваша милость простила меня, — промолвила она.
— Я уже простил вас, да и просить прощения должны не вы, а я. Сам не понимаю, что со мной стряслось. Наверно, все дело в том, что за последнее время мне не очень-то везет.
Да, невезение придавило его, как рухнувшая стена, окончательно сокрушив его духовные силы. Кто смотрел на огромное полотно в Стрелковой гильдии, кто говорил о нем? Где толпы заказчиков, которых должно было оно привлечь в его великолепный дом? Сколькими поцелуями, сколькими последними, милыми сердцу разговорами пожертвовал он ради этой картины, уверенный — боже мой, как несокрушимо уверенный! — что она окажется достойна любых жертв! А теперь Баннинг Кок извиняется за нее, Хофт и Фондель делают вид, что ее не существует, фон Зандрарт издевается над ней, Бол и молодые ученики затевают из-за нее постыдные драки на собраниях гильдии святого Луки и в тавернах, ему самому стало хуже, чем было до того, как он притронулся к ней кистью, и Саския мертва.
— Возьмите себе эту цепочку, Гертье, — сказал он голосом, похожим на голос Клартье.
Госпожа Диркс, растрепанная и задыхающаяся, села на постели, глядя не столько на подарок, сколько на волосатую руку, которая протягивала ей цепочку, и, прежде чем художник угадал ее намерение и успел отшатнуться, она схватила эту руку, поцеловала и залилась слезами.
— Не смейте этого делать, — бросил Рембрандт так резко, что ему пришлось тут же пояснить. — Возьмите эту цепочку, Гертье, и носите ее; а если я когда-нибудь снова выйду из себя, помните, что дело тут не в вас, а совсем в другом.
Еще раз взглянув на Гертье, которая лежала на боку, прижав цепочку к подушке мокрой от слез щекой, художник вышел из комнаты и отправился вниз.
— Скажи, Клартье, госпожа Диркс не в первый раз ведет себя так, как сегодня? — спросил он.
— Если ваша милость хочет знать, кружилась ли у ней голова и бывала ли она немножко не в себе, то не стану лгать — да, хоть и не очень часто. Но ведь у нее на руках такой большой дом, а из меня не бог весть какая помощница, хоть я и делаю, что могу.