Репей в хвосте

Доехали быстро и без приключений. Молчали. Дядя Веня и Иван уже ждали нас. Отец пожал руку Пряничникову и демонстративно проигнорировал моего Ванечку, который только усмехнулся и потер челюсть.

— Что, еще болит? — ядовито поинтересовался отец.

— Да не очень… А как ваш нос?

Папуля глянул гневно, но поутих, когда за спиной услышал тихий, полный явного удовольствия от воспоминаний смех приятеля.

— Ох, Машуня, такую ты сечу пропустила! Пальчики оближешь. Хорошо, что у меня мебели почти нет. Ну, давай твое… фотоискусство. Поглядим… Кстати, как…

— Что за фотоискусство? — перебил отец, заглядывая через плечо дяде Вене.

Лицо у него моментально вытянулось, желваки вздулись, глаза сузились.

— А ты фотогеничный, — почти просвистел он, глядя на Ивана и сжимая кулаки.

Неизвестно, то есть как раз очень хорошо известно, чем бы все это кончилось, если бы не Пряничников. Одной очень спокойной и короткой фразой он сразу привел в чувство обоих.

— Я заметил, что все, кому подкладывают в постель Ниночку Петракову, потом оказываются очень фотогеничными.

— Ниночку? — недоуменно спросил Иван.

— Подкладывают? — не менее ошарашенно отреагировал отец.

— Так вот почему он орал на него! — более пространно, но совершенно непонятно для окружающих воскликнула я и впала в глубокую задумчивость, из которой меня удалось вывести далеко не сразу.

Слова Пряничникова стали чем-то вроде рубильника, которым в агрегатину моего мозга пустили ток. Колесико за колесиком, рычаг за рычагом, чип за чипом…

— Им на самом деле нужна не я, им нужен он! — и я уперла дрожащий палец в грудь слегка перепуганному Ивану.

— Но нападения…

— Пустое! В первый раз Болек, может, только поговорить хотел, удочку забросить, поузнавать про Ивана, а как пошло все не так, как надо, струхнул. Решил подстраховаться — опять не вышло. В следующий раз за несчастный случай уже бы не сошло. Сменил тактику — явился со своими враками… А тут Лелик лоханулся с этой дрянью, — я ткнула пальцем в фотографии. — Правда, если бы не вы, дядя Веня, все могло бы сойти за чистую монету. Им ведь наверняка не смерть моя нужна, а именно то, на что они давили сегодня — рассорить меня с тобой, Иван, отдалить.

— Но зачем?

— А вдруг ты во сне говоришь? А вдруг ты что-то знал такое до того как… А вдруг журналистка, специализирующаяся на разного рода расследованиях, баба неглупая и въедливая, что-то разнюхает? А этого Болеку и Лелику ох как не хочется, — я победно оглядела слушателей и сразу поникла — на их лицах было написано то же, что, наверно, бывает на лицах тех, кто смотрит фильм о душевно больных детях.

— Ты пересмотрела мультиков? — это отец.

Иван промолчал, видно не желая тревожить мою явно нездоровую психику.

— Девочка, я, конечно, знаю кто такие Болек и Лелик, но… — более вежливый и многое повидавший на своем веку Вениамин Константинович склонил голову к плечу.

Я расхохоталась.

— О господи! Я же еще ничего вам не рассказала.

— Можешь начать прямо сейчас.

И я начала.

— Интересненько, ох как интересненько, — протянул Пряничников и ущипнул себя за губу. — Фамилий их ты конечно не знаешь?

— Конечно, знаю, только толку от этого, по-моему, чуть.

— Почему?

— Потому что когда двух ГБульников зовут Степанов и Петров (постовой на ТВ вспомнил и вторую фамилию) — это вызывает некоторое недоверие.

Пряничников хихикнул.

— Жаль. Как же нам их вычислить?

— Вот они где у меня. Поймались, дядя Веня! — и я победно тряхнула своей сумкой перед его носом.

Мужчины неуверенно подались вперед и заглянули в ее растопыренное мною нутро так, словно действительно ожидали увидеть там двоих федиков, только ма-аленьких, или уж, по меньшей мере, выводок тарантулов.

— Где? — даже спросил отец, и я посмотрела на него уничижительно.

— Конечно, на флешке.

Через десять минут мы уже смотрели на компьютере фильм под рабочим названием «Как научиться думать не хуем».

— Я их знаю. То есть в основном вот этого, но зато оч-чень хорошо, — у меня по спине побежали мурашки.

Такого тона, такой ненависти в голосе всегда спокойного и деликатного Вениамина Константиновича я еще не слышала. Может быть, не слышала вообще никогда в жизни и ни от кого.

— Саша, помнишь, я говорил тебе о том парне, во многом благодаря которому оказался в отставке и, как подозреваю уже много лет, в этом кресле?

— Неужто один из этих?

— Он. Мир тесен. Черт! А ты, Маша, права. Не ты их цель. Ох, не ты. Ты так… Репей на собачьем хвосте… Мешает, но и только… М-да. Нинку Петракову кому попало не подпускают. Не того полета птица.

До сих пор молчавший Иван внезапно откашлялся.

— Можно все-таки узнать, кто она такая? А то как-то…

— Отчего ж нельзя? Можно. Начинала как обычная шлюха, но оказалась такой талантливой, а главное неглупой, что ее завербовали. Ниночка идет в дело, когда требуется тонко и ненавязчиво узнать или подсунуть какую-то информацию, кого-то скомпрометировать, получить материал для шантажа… Ну вы понимаете.

Иван задумчиво кивнул, а отец не удержался от колкости, если «колкостями» в принципе можно называть его обычные стенобитные выпады.

— Может, научишься выбирать себе баб, с…

Суки, ее сыны, сволочи, сопляки и прочая нечисть ощутимо сгустилась в воздухе.

— Боюсь, в ближайшее время мне это умение не сгодится. Я уже сделал выбор, — Иван картинно обнял меня за талию, и я в ужасе прикрыла глаза, полностью убежденная, что в следующее мгновение кулак отца, случайно сбившись с курса, попадет вместо его нахальной физиономии в мою.

Однако ничего не произошло. Родитель мой, о чудо, молчал, переваривая сказанное, зато Пряничников разливался соловьем. Правильно говорят — седина в бороду, бес в ребро.

— Ох я вам скажу и девка! Ты бы, Сашка, тоже не устоял. Никто бы не устоял. Страстная, горячая…

— Горячая, как гадюка на солнцепеке, — негромко проворчала я и почувствовала, как Иван, дразнясь, щекотно ткнул меня пальцем в бок.

— Что делать-то будем?

Отец вскинул голову и выдал загробным голосом.