Репей в хвосте

Успокоив себя подобным образом, я, путаясь в подоле вечернего платья, поднялась наверх, а уже через десять минут, облаченная в привычные джинсы и футболку, возилась на кухне. Впрочем, ничего особенно делать не пришлось — Наташка, только благодаря которой наш дом до сих пор не зарос грязью по самые подоконники, и нам с Васькой было чего кушать, не изменила своим привычкам и сегодня. В холодильнике я обнаружила судок с котлетами, а в кастрюльке рядом — тушеную картошку. Вознося благодарственные молитвы Создателю за то, что он наградил меня, непутевую, такой идеальной дочерью, я запихала все это в микроволновку и вздохнула, хмурясь. Как известно, ничто в мире не дается просто так. Чтобы уравновесить совершенство Натки, мне видимо, и был ниспослан Васька. Господи, да что же делать с ним? Где брать няньку, и как поступить с этой его дурацкой договоренностью с тем типом… Как его, прости Господи? Иван Иванович?

Бездомный дворник, который голышом позирует ученикам школы искусств, мало ассоциировался с няней для девятилетнего мальчика даже у такой странноватой дамочки как я. А главное, в голове по этому поводу не было ни одной путной мысли. Лишь крутился невесть откуда взявшийся стишок: «Иван Иваныч Иванов всегда гуляет без штанов…»

* * *

Я ждала этого, и оно наступило. «Оно» — потому что я не могла подобрать происходящему достойного определения ни в мужском, ни в женском роде. Впрочем, в среднем оно тоже не находилось… Варианты были в матерном… И немало. Но…

Короче, наступил день Наташиного отъезда в Париж в гости к моему теперь уже бывшему мужу, который обосновался за границей несколько лет назад, когда стало понятно, что его картины много лучше продаются там, чем здесь.

Петюня действительно очень талантлив, и я была рада, когда его творчество наконец-то оказалось востребованным. Теперь он стал даже в какой-то степени знаменит. Несколько его полотен висели у меня в гостиной и неизменно привлекали внимание знатоков, если таковые забредали в мою обитель. Еще был портрет, но на нем Петюня сумел изобразить меня такой беззащитной, со всей мешаниной чувств… Я даже боялась себя на нем. Боялась вспоминать свое тогдашнее состояние, боялась вновь почувствовать, ощутить… В общем, я повесила картину в своей спальне и мало кто видел это полотно, хотя, наверно, это была одна из лучших его работ.

Короче, Натка уезжала, а через два дня мы с Перфильевым должны были отправиться с правительственной комиссий на Кавказ. Я ехала по личной просьбе Премьера, а в таких случаях, как известно, отказываться не принято, да мой шеф мне бы этого и не позволил… И хотя вернуться мы должны были через пару-тройку дней, положения это не спасало — мне так и не удалось найти кого-либо надежного, чтобы я могла доверить ему моего малолетнего Вождя Краснокожих даже на столь короткое время. Поэтому когда Перфильев в шутку предложил рассмотреть кандидатуру, предложенную самим Васькой-младшим, я даже не рассмеялась.

— Похоже, это единственный вариант.

— Ты что — того?! — Василий-старший покрутил пальцем у виска.

— А что мне остается? Этот по крайней мере согласен. И потом его знают в школе. Можно поговорить с директором… Узнать… В конце концов, это всего на пару дней… — я жалобно улыбнулась.

— Он ограбит квартиру, а малого продаст сутенерам!

— Типун тебе на язык! А потом, во-первых, красть у меня нечего, кроме Петюниной мазни, а во-вторых, любой сутенер сбежит от твоего крестника через пятнадцать минут.

— Совсем дурочка… Может все-таки попробовать поговорить с твоими родителями?.. — повисла пауза, плотная и противная, как холодная манная каша. — Прости…

Больше эта тема не поднималась, хотя после того, как я отошла, чтобы позвонить, мне показалось, что сукин сын продолжает ворчать себе под нос что-то о моем упрямстве и очевидной для любого нормального человека необходимости давным-давно помириться…

Эта история была ровесницей Наташки, а последующее течение жизни лишь углубило пропасть, образованную той давней ссорой. Да ее и ссорой-то назвать нельзя. Все много серьезнее… Впрочем, маму было бы грешно обвинять в чем-либо, кроме слабохарактерности и полного подчинения воле, мыслям и убеждениям отца. Он же другое дело. Кадровый военный, прошедший Афганистан, Таджикистан, многочисленные конфликты на Северном Кавказе, а теперь, как я слышала, отправленный на пенсию, что, конечно же, не прибавило ему добродушия и мягкости, он всегда отличался идейной бескомпромиссностью танка. Раз решив что-то для себя, отец, подобно своему десантно-штурмовому батальону, которым командовал последние годы перед выходим на пенсию, шел напролом, не взирая на жертвы и разрушения… Сейчас он осел на своей огромной даче в Болшево, доставшейся ему еще от моего деда, тоже военного, в свое время занимавшего довольно высокий пост в иерархии страны, азартно строившей коммунизм, и, кстати, знаменитого ослиным упрямством, которое, по всей видимости, являлось наследственной чертой в нашей семейке…

Эта же бескомпромиссность отца сделала меня, его вышедшую из повиновения младшую дочь, столь терпимой к людским слабостям и чужим убеждениям. Я всегда была готова дать другому шанс, простить ошибку и позволить жить своей жизнью… Часто в ущерб себе же. Дура!

Я тряхнула головой, изгоняя непрошеные мысли — в мобильнике ожил голос директора художественной гимназии, в которой учился мой сын. Закончив разговор, я вернулась к Перфильеву.

— Василий, ты едешь со мной.

— Куда это?

— Пора забирать Ваську из школы, а заодно выясним все про этого типа. Может, с ним поговорим.

— Я-то здесь при чем?

— Крестный ты Ваське или просто погулять вышел? Вась, ну правда, мне будет важно твое мнение.

— Если ты думаешь, что я смогу определить вора или извращенца с первого взгляда, я вынужден тебя разочаровать.

— Василий!

— У меня сегодня свидание с такой девушкой — закачаешься! Вчера познакомился…

— Василий!!

— Хрен с тобой. Конечно, я поеду, раз ты просишь, но ежели что — я не виноват!

* * *

Васька-младший учился в третьем классе небольшой частной гимназии, которая, помимо общеобразовательных дисциплин, углубленно и очень профессионально обучала живописи, основам скульптуры и прочей художнической дребедени. Так я все это называла, наверно, просто слегка ерничая. На самом деле, какой матери не будет лестно узнать, что ее отпрыск обладает, быть может, уникальными способностями к рисованию? Все это мне влетало в копеечку, но, к счастью, наконец-то финансово окрепший Петюня предложил оплачивать Васькино образование, что меня приятно удивило, и за что я ему всегда буду бесконечно благодарна. Впрочем, как и за многое другое…

Гимназия располагалась на окраине Москвы, безумно далеко от центра, но рядом с нашей новой квартирой. Территория, обнесенная высоким забором с видеокамерами по периметру, была зеленой и прекрасно ухоженной. Здание — теплым и благоустроенным. А небольшой, но действительно высокопрофессиональный преподавательский коллектив искренне увлечен своим делом. Несомненно, тут играла немалую роль оплата их труда, разительно отличавшаяся от той, что они получали, трудясь в обычных районных школах. Всех их по одному кропотливо собрал нынешний директор гимназии, Иннокентий Николаевич Чертопыльев, человек кристальной души, энтузиаст, с которым я познакомилась уже довольно давно, работая над фильмом о модернистской школе в русской живописи. Работа эта, затеянная мною с целью протолкнуть Петюнину мазню к массам, а значит и к деньгам, которых нам тогда катастрофически не хватало, в этом смысле себя не оправдала, зато принесла мне искреннее удовольствие и благоволение этого чудного старика.

Мнение Чертопыльева, которое он мог высказать о своем сотруднике — невесть как оказавшемся в столь элитарном учебном заведении бездомном дворнике-натурщике — было для меня надежнее Гохрана. А потому я, ворвавшись в похожий на запасник небольшого, но богатого музея кабинет, ничтоже сумняшеся вывалила на седую голову мэтра все свои проблемы, завершив это горькое повествование конкретным вопросом о некоем Иване Ивановиче, за которого так ратовал мой беспокойный отпрыск.

— Иннокентий Николаевич, скажите на него действительно можно оставить ребенка?