Реплика в зал. Записки действующего лица

– А теперь пусть Даль Константинвич скажет!
– раздались крики с разных концов стола. Видимо, гостям хотелось сделать подарок хозяевам. Я все-таки был здесь единственным лицом, которое в стране узнавали, "звезда", так сказать. "Скажите, что-нибудь", - попросила и Ксения.

Встал, будучи налитым голодной горечью. С утра ее скопилось много. Поблагодарил хозяев за теплый прием, за распахнутое перед нами щедрое угощение, а потом сообщил о впечатлении, которое произвел местный так называемый продовольственный магазин и пожелал, чтобы люди района каждый день имели на своих домашних столах все то же самое, что мы видим сейчас на столе, за которым сидим.

Получился немалый шок. Кто-то под столом пожал мне руку, кто-то забежал со спины и шепнул в ухо: "Здорово сказал!.." А секретарь райкома поднялся с наполненной рюмкой и стал докладывать об успехах района, несмотря на временные трудности. Перечисление успехов заняло минут сорок, поскольку их было много и ни об одном хозяин района не пожелал забыть.

Много лет спустя подошел незнакомый человек: "Я до сих пор рассказываю, как вы тогда выступили... Ну, вы дали!.. Я же там был, я был тогда зампредом Молдавского телевидения..."

Никто ни тогда, ни после так и не узнал, что причиной шокирующего выпада вместо тоста было не какое-нибудь заскорузлое диссидентство, а элементарное чувство голода, имеющее особенностью приводить человека в крайнее раздражение.

Эльер Ишмухамедов голодал добровольно, а я наблюдал за его мучениями. Сердце наполнялось жалостью, а рассудок подсказывал, что ничем хорошим это не кончится. Ведь и на самом деле его последовательный отказ от любой пищи, в том числе и самой дорогой, приводил в недоумение индусов, угощавших нас щедро, от всей своей коммерческой души.

Когда мы в очередной раз обсуждали перед сном тайные возможности эзотерики, я попытался объяснить своему доброму спутнику нелогичность, с моей точки зрения, его поведения: "Понимаете, Эльер, я тоже признаю возможные заслуги голодания перед нашим здоровьем. Но я лучше буду голодать у нас, в Москве, но отказываться от того, что здесь подают, очень неразумно. Когда еще снова сюда попадем ..."

Через пару дней он говорил: "Вы мудрый человек, у вас надо учиться! Такое счастье именно здесь не голодать, спасибо, посоветовали, буду голодать у нас..." - И неопределенно махнул рукой, как бы указывая место в пространстве, где пища хуже и где от нее легче будет отказаться.

Индусы сразу перестали смотреть на Эльера с опаской, а очень даже его полюбили: не только кормили, но и без устали подливали. Эльер блаженно соглашался. Он стал засыпать на просмотрах, потому что впечатлений и так много, а индийские фильмы длинные и, даже прокручивая с помощью пульта бесконечные музыкально-танцевальные фрагменты, они все равно длинными остаются. Сытый Эльер был рядом, а прокручивал я, потому что бдел из чувства нашей общей с ним государственной ответственности.

В Мадрасе местный экспортфильмовец продумал для нас культурную программу. У него дома мы на большом телевизионном экране часами прогоняли бесконечные индийские ленты, принимая решение, какую приглашать в Ташкент, а какую не приглашать, а в паузах он свозил нас, например, на развалины древнего индуистского храма. Там под сводами лежал на боку огромный, пятиметровый, наверное, каменный фаллос, поверженный неведомой силой несколько тысяч лет назад. Походили вокруг, посмотрели, как он лежит, на всякий случай я стащил с головы бейсболку - из уважения к чувствам древних. Поискал глазами Эльера. Он стоял в стороне, делал руками круговые движения, складывал ладони перед грудью и сосредоточенно шевелил губами - используя момент, подзаряжался местной праной, то есть пищей духовной.

Что же касается нашего единого теперь восторженного отношения к пище бренной, иначе говоря, ко всякого рода индийской вкуснятине, то, как скоро выяснилось, ее не смогла перешибить даже зримая близость смерти. Хотя бы и чужой. Объясню...

Как знак высшего гурманства в конкретных условиях Мадраса, принимавший нас экспортфильмовец предложил отведать лобстеров, Он знает местечко, где их отменно готовят. Предложил, мы сразу согласились, и он повез нас к океану. Когда до тщедушного, в два дощатых этажа ресторанчика оставалось всего ничего, он уже был виден вдалеке у водной кромки, мы увидели, как там же над водой и пляжем выписывает крутые дуги миниатюрный самолетик-биплан. Меньше нашего кукурузника. Вдруг одну свою дугу самолетик не закончил: зацепился спаренным крылом о воду и мгновенно исчез из поля зрения.

Самолет упал недалеко от берега. Потом стало известно, что это два молодых человека взяли на прокат авиетку ( частный аэродром был неподалеку) и выпендировались перед девушками на пляже. Когда мы подъехали к ресторанчику, у воды суетились люди, моторная лодка, оставляя за собой разматывающийся трос, двигалась к торчащим над волнами колесам. Самолет перевернулся, накрыв пилота и пассажира.

Потом притягивали самолет к берегу, извлекали два тела. Они уже не дышали.

Надо сказать, что всю эту работу выполняли в основном простые советские туристы. Я их узнал: летели в одном "Боинге" из Бомбея сюда, в Мадрас. Там они узнали меня, и дело дошло до автографов. Пока индусы вяло глазели, разводили руками и цокали языками - у них же к смерти свое отношение - спокойное, реинкарнация выручит, наши люди и за трос тянули, и тела передавали с рук на руки, и уложили несчастных под навесом и принялись делать искусственное дыхание.

И вот мизансцена: на лежаках под навесом делают искусственное дыхание, такое долгое, что уже ясно - не поможет, а чуть выше, на втором этаже, в гостевой фанерной комнатке нам приносят лобстеры - источающие неслыханный аромат, наглые, красные, огромные, и к ним в придачу по молотку, чтобы крошить могучие хитиновые панцири.

Что делать?.. Вооружились молотками и реинкарнировались в бесчувственных обжор.

Но я, собственно, начал эту главу с того, что пообещал читателю нечто, напоминающее детектив. Пока же про два трупа рассказано, но нет ничего про расследование. Правильно. Исправляюсь...

В Бомбее Шаши Капур пригласил нас с Эльером к себе домой. Его гигантская квартира занимала половину самого верхнего этажа в небоскребе, оттуда открывался бесконечный вид на океан. Познакомились с его сыном - Куналом и с дочерью - Санджни. Они только что вернулись из Англии, где их мать, Дженнифер, перенесла тяжелую операцию. В рабочем кабинете Шаши показал мне висящую на стене цветную репродукцию с портрета, мастерски выполненного гуашью: немолодой осанистый человек, умное, выразительное лицо, облачен в нечто индийское.

– Мой отец, - пояснил Шаши, - Притхвирадж Капур. А портрет писал какой-то советский художник, приезжал в Индию в начале пятидесятых, - я был мальчишкой, помню... Очень удачная работа, очень похож. У нас она размножена миллионными тиражами на открытках, марках, в репродукциях. Вот только имени художника не знаю. Мне говорили, что оригинал хранится в каком-то московском музее. Если бы удалось найти автора, я бы заказал ему копию, и она бы была установлена в Национальной галерее Индии. Много лет ищу - не могу найти...

– Попробую вам помочь, - сказал я осторожно, не очень представляя, что придется предпринять.

Не могут же не обнаружиться какие-то концы, - думалось мне, - портрет явно мастерский, позирует - классик индийского театра и кино, огромные тиражи, да и не так уж много художников отправлялись от нас "за три моря" в пятидесятые годы...

– Если что-то выясню, сообщу летом, на Ташкентском фестивале, - пообещал я. А дело было примерно в марте.

Шаши говорил, что если и приедет в Ташкент, то с женой Дженнифер, лишь бы она поправилась. Кстати, его визит мог бы быть и в некотором роде символическим: как раз исполнялось тридцать лет с момента первой встречи индийских кинематографистов с Москвой, которую мы видели в хронике в просмотровом зале у Раджа Капура, когда он прослезился..