Репутация плохой девочки

— Хранение запрещенного вещества. — Он заламывает мне другую руку за спину, где металлические наручники впиваются в кожу. Помощник шерифа Рэндалл хватает сумочку Трины, роется в ней, пока не вытаскивает пудреницу и не открывает ее, чтобы показать пакетик с кокаином.

— Это даже не моя сумочка! — Я кричу, моя голова кружится от инстинктивного желания убежать, или драться, или… что-то еще. Я в отчаянии смотрю на дверь в дымящийся внутренний дворик.

Обхватив рукой мои бицепсы, он наклоняется близко к моему уху и шепчет:

— Надо было уехать из города, пока у тебя был шанс.

ГЛАВА 28

Женевьева

Снаружи меня прижимают к машине Рэндалла, лицом к окну, пока он проводит своими толстыми потными руками по моим рукам, ребрам и ногам.

— Тебе это просто нравится, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — Извращенец.

Он вытаскивает мой телефон, ключи и удостоверение личности из карманов и бросает их на крышу машины с сумочкой Трины. — Знаешь, в чем твоя проблема, Женевьева? Ты не ценишь осторожность.

— Что, черт возьми, это значит?

— Это был только вопрос времени, когда ты снова облажаешься. — Его пальцы расчесывают мои волосы, как будто у меня там припрятаны иголки и, может быть, охотничий нож. — Я же сказал тебе, у меня повсюду глаза.

— Тогда твои стукачи еще тупее, чем ты.

Он жестоко усмехается.

— И все же ты в наручниках.

Когда он заканчивает обыскивать меня, я пытаюсь понять, как кто-то должен был знать о кокаине. Человек, у которого Трина купила его в городе? Удачная догадка? Оба варианта кажутся одинаково маловероятными. Но тогда, кто знает, какие сомнительные сделки заключил Рэндалл? Этот человек настолько испорчен, насколько это возможно.

Тогда мне приходит в голову, что в любой момент ночи, когда мы с Триной были разлучены — в то время как одна из нас пошла в бар, чтобы выпить еще по одной или в туалет в одиночку, она могла быть перед любым количеством свидетелей. Достаточно одного из них, чтобы увидеть нас вместе.

Он достает пластиковый пакет из багажника своей машины и бросает туда мои вещи и сумочку Трины. Затем, с болезненной ухмылкой, он открывает заднюю дверь и толкает мою голову вниз, чтобы запихнуть меня на заднее сиденье.

— Извини за запах, — щебечет он. — У меня не было возможности убрать тут после того, как последнего парня вырвало.

Пока я жива, я буду помнить его садистскую улыбку, когда он захлопнул дверь. И если это будет последнее, что я сделаю, я сотру это с его самодовольной физиономии.

В офисе шерифа я сижу на пластиковом стуле у стены в конце узкого коридора с пьяными и нарушителями общественного порядка, проститутками и другими взбешенными жертвами сегодняшней драrи.

— Привет! — Парень из братства с окровавленным носом в конце ряда кричит на проходящего мимо помощника шерифа. — Эй! Ты свяжешься с моим отцом по телефону. Слышишь меня? Мой отец надерет тебе задницу.

— Мужик, заткнись. — Через несколько стульев от меня горожанин с подбитым глазом смотрит в потолок. — Никому нет дела до твоего тупого папочки.

— Ты мертвец. Все вы, идиоты, мертвецы.

Парень из братства ерзает на своем стуле, и я понимаю, что они приковали его к нему наручниками.

— Когда мой отец приедет сюда, вы все пожалеете.

— Чувак, — говорит горожанин. — Я уже сожалею сейчас. Если мне придется продолжать слушать нытье этой киски, кто-нибудь, просто дайте мне пистолет. Я сам себя убью..

Я устала, голодна, и мне хотелось в туалет с того момента, как Рэндалл бросил меня в машину. Моя нога подпрыгивает от беспокойства и ожидания.

Мои мысли проносятся со скоростью мили в минуту, представляя, как Трина заходит внутрь и обнаруживает, что я и ее сумочка исчезли, и интересно, поняла ли она, что произошло. Я размышляю о шансах, что она связалась с моим отцом или одним из моих братьев, учитывая, что ее телефон, скорее всего, сейчас находится в хранилище для улик. Затем я понимаю, что если она поняла это, она не вернется за мной. Она уберется к чертовой матери из штата, пока копы не вытащили ее водительские права из сумочки и не отправились на ее поиски.

— У тебя все хорошо. — Женщина в майке с блестками и мини-юбке выглядит почти как дзен, когда она сидит рядом со мной, совершенно расслабленная. — Не волнуйся. Это не так страшно, как кажется по телевизору.

— Когда мы сможем кому-нибудь позвонить? Нам разрешат это сделать, верно?

По иронии судьбы, столько раз, сколько я попадала в неприятности и выбиралась из них, я никогда раньше не сидела в этом полицейском участке. Учитывая мой предыдущий образ жизни, мне, вероятно, следовало приложить больше усилий, чтобы разобраться в тонкостях системы уголовного правосудия. В ответ женщина откидывает голову назад и закрывает глаза.

— Устраивайся поудобнее, милая. Это может занять некоторое время.

Некоторое время — это мягко сказано. Только на то, чтобы снять отпечатки пальцев, уходит больше часа. Еще час для фотографий. Еще час ожидания, еще немного. Такое чувство, что каждый помощник шерифа в участке подходит, чтобы посмотреть на меня, каждый с выражением веселья или самодовольного удовлетворения. Я узнаю некоторых из них, которые грозили мне пальцами и насмехались надо мной, когда я училась в средней школе. Они оставляют у меня внутреннее ощущение беспомощности тюремного заключения, и я всего лишь сижу в хорошо освещенном коридоре. В этих стенах у них есть вся власть, а у нас ее нет. Мы виновные дегенераты, потому что они так говорят.

Недостоин уважения или элементарной человеческой порядочности. Этого достаточно, чтобы радикализировать даже самого мягкого жителя пригорода.

Еще час бумажной волокиты и еще больше сидения без дела, прежде чем нас, наконец, поместят в камеры предварительного заключения. Мужчины и женщины разделились. Мои запястья болят и покрыты синяками, когда я сажусь на скамейку рядом со спящей бездомной женщиной. В углу блондинка-туристка, вероятно, примерно моего возраста, тихо плачет, уткнувшись в ладони, в то время как ее подруга сидит рядом со скучающим видом. Металлическая комбинация унитаза и раковины на дальней стене пахнет так, как будто в нее стекают все туалеты бара в заливе, избавляя меня от любых мыслей о необходимости идти.

Где-то посреди ночи мое имя вырывает меня из моих мыслей.

Я посмотрела на железные прутья и чуть не расплакалась. Это Харрисон. В военной форме.

Потому что эта ночь была недостаточно унизительной. Неохотно я иду встречать его у входа в камеру.

— Это уместно, а? Как показ игрового шоу “Свидание вслепую”.

— Я услышал, что ты здесь, и пришел, как только смог. — Бедняга выглядит искренним в своем беспокойстве. — Ты в порядке? Кто-нибудь плохо с тобой обращался?

Я не знаю, спрашивает ли он о людях внутри этой камеры или снаружи.