Решающее лето

— Вот там, — сказала Чармиан, строго и осуждающе поджав губы, — он теперь и работает.

Похоже было, что она не знает, плакать ли ей или смеяться.

— Сколько он получал на прежнем месте, я имею в виду на Олбмэрл-стрит, черт побери? — спросил я.

— Восемь фунтов десять шиллингов в неделю. Но эта работа, видишь ли, ему не нравилась.

— А теперь его вполне устраивают пять фунтов?

— Он просто в восторге. Уверяет, что наконец он сам себе хозяин. Ты можешь этому поверить?

Нет, я не верил. Я считал Шолто человеком, начисто лишенным не только тщеславия, но и вообще какого-либо желания стать самостоятельным. Но я решил не расстраивать и без того встревоженную Чармиан и только сказал, что в какой-то степени понимаю Шолто.

— Хотелось бы думать, что ты прав. Хотелось бы… — Ее беспокойный, блуждающий взгляд остановился на портрете Сесиль, который я вставил в рамку и повесил над письменным столом.

— Я сегодня завтракала с Элен. Почему ты не женишься на ней? Она мне очень нравится.

— Не могу, — ответил я. — Пока не могу. Я еще не решил, чем буду заниматься, что буду делать.

— А что с вашей галереей?

— Как ни странно, преуспеваем. Крендалл даже нанял секретаршу. В этом, конечно, не было никакой необходимости, но ему кажется, что так солидней. Мы приобрели несколько интересных картин. Какой-то прогоревший американец предложил неплохую картину Бена Шаана, и мы купили ее. Сейчас практически невозможно ничего достать из американцев. Суэйн хоть сию минуту готов купить ее у нас — он большой почитатель Шаана, но Крендалл ломается.

— Следовательно, он может позволить себе поломаться, — мудро заключила Чармиан. — Понятно. Очень жаль.

— Почему жаль?

— Потому что до тех пор, пока его галерея будет процветать, ты будешь валять дурака. Ду-ра-ка, — отчетливо произнесла она, вытянув губы трубочкой. — А пока ты будешь валять дурака, Элен…

— Что Элен?

— Впрочем, это не мое дело. Я и сама не знаю, что хотела сказать. Послушай, Клод, цела ли та шкатулка Хелены, где она хранила всякую мелочь? Черная японская, с которой слез лак?

— Не знаю. Думаю, что она где-то здесь. Посмотри в стенном шкафу в прихожей, если хочешь.

Выполняя волю Хелены, я передал Чармиан все ее драгоценности, оставив себе лишь колечко с крохотным сапфиром и изумрудом, понравившееся мне своей оригинальной работой. Я дал по сто фунтов портнихе и парикмахеру Хелены, к которым она была искренне привязана. Но я никак не мог решиться разобрать весь тот забытый и ненужный хлам, что Хелена хранила в жестяных и картонных коробках в стенном шкафу в прихожей.

Чармиан нашла нужную ей шкатулку и, встав на колени, прямо на пол высыпала ее содержимое — старые визитные карточки, остатки кружев, украшения из стекляруса, обрезки маркизета.

— Здесь нет, — сказала она. — Что ты собираешься с этим делать?

— Не знаю. Хочешь, возьми себе.

— Хорошо, если тебе не нужно. Для Лоры это будет клад, когда она подрастет.

Она порылась в темном шкафу и извлекла выкрашенную светло-голубой краской деревянную шкатулку с орнаментом из золотых арф.

— Очевидно, здесь.

Эта шкатулка тоже была набита всякой милой ерундой. Чармиан наконец нашла то, что искала: пожелтевшую карточку, куда дамы записывают партнеров на танцы. Карточка была с потрепанными, загнутыми уголками, словно ее владелица в ожидании приглашения на танец от волнения покусывала ее. На первой странице был нарисован трилистник и вилась надпись: «Бал в честь праздника св. Патрика, Ольстер-холл, Белфаст, 1896». Внутри на изгибе была продернута ярко-зеленая шелковая лента с петелькой для карандашика и номерами были помечены названия танцев — против каждого из них стояло еле различимое имя партнера. На обороте рукой владелицы было трижды написано: «Хелена Кеннан. Хелена Кеннан. Хелена Кеннан».

— Она как-то показывала ее мне, — сказала Чармиан. — Ей было тогда восемнадцать, это был ее первый бал. До этого она никогда не видела юношу, который пришел к концу бала, сразу же подошел к ней и танцевал с нею четыре последних танца. Она без памяти влюбилась и, придя домой, написала на обороте карточки имя, которое будет носить после замужества. Но с тех пор она его больше не видела.

— Я ничего об этом не знаю. Бог мой, неужели это была самая большая трагедия в ее жизни?

— Конечно, нет! — весело рассмеялась Чармиан. — Она забыла о нем так же быстро, как и он о ней. В ее жизни не было трагедий, если не считать ее смерти.

— И Джонни Филда?

— Джонни Филда? — презрительно фыркнула Чармиан. — Не преувеличивай его роли. Он не способен вызвать в чьей-либо жизни трагедию, такую, например, какую могла бы вызвать «великолепная Хелена». — Она умышленно назвала Хелену так, как называл ее когда-то Джонни. — Никогда. Он способен причинить лишь мелкую гадость.

Она сунула карточку в карман.

— Я хочу сохранить ее. Спасибо, Клод.

— Ты можешь взять все, что хочешь, Чармиан, ты ведь знаешь.

— Милый Клод, — сказала она каким-то странным голосом. — Я уже и так взяла все. Тебе даже нечего подарить Элен, когда ты на ней женишься, разве что какое-то нелепое колечко.

— Не беспокойся об Элен. К тому же я не собираюсь форсировать события.

Она поднялась, убрала с ковра разбросанные яркие вещицы, навела порядок в шкафу и заперла его на ключ.

— Ты когда переезжаешь?

— На будущей неделе.

— Я приду и помогу тебе.

Перед уходом она положила мне руки на плечи и заглянула в глаза. Она словно хотела предупредить, что готовится сказать мне что-то неприятное, и просила не сердиться.

— Милый Клод, — наконец произнесла она. — Я надеюсь, я горячо надеюсь, что вся ваша затея лопнет.

— Ты имеешь в виду галерею?

— Да, именно ее. Если бы я не боялась взять грех на душу, я бы молилась об этом.