Решающий шаг

Последние слова Алты-Сопы очень понравились Халназару. «Обязательно применю эту меру к Артыку!» — подумал он.

Вторым взял слово Юмуртгачи. Он говорил вяло, еле ворочая языком:

— Да, в общем, Алты-Сопы говорит верно. Однако есть еще и адат. Сказано: лучше выйди из племени, но не выходи из подчинения адату. Шариат шариатом, но если будем следовать заветам предков, наверно будет неплохо.

Гарры-Молла не мог толковать ни о шариате, ни об адате. Усиленно двигая губами и носом, он с трудом выговорил несколько слов:

— Да, например, так ли, сяк ли делать, а значит, надо поддерживать порядки мусульманские. Верно ведь, люди?

Во время этой речи лицо его покрывала испарина, он весь расслаб. Закончив, он тяжело задышал, словно загнанная лошадь, и дрожащими руками схватился за пиалу.

Но Халназар заговорил спокойно и с достоинством:

— Конечно, и шариат, и заветы отцов — для нас пути, с которых мы не можем сойти. Но когда меняется жизнь, меняются и законы и обычаи. Заветы предков — это то, что не записано ни в коране, ни в шариате, что придумывалось нашими отцами по мере надобности и затем укреплялось в народе. Даже в слове божием, как говорят ученые моллы, есть ниспосланные позже откровения, которые противоречат ранее записанным. И наше время отличается от прежнего. Поэтому, если избранники народа, которые собрались здесь с четырех каналов, сделают новые исправления в устаревших законах, они поступят так же мудро, как поступили наши предки.

— Верно говорит Халназар-бай! — одобрил Эзиз-хан. Но когда Халназар заговорил вдруг о необходимости изгнать возмутителей народа вроде Артыка или так их наказать, чтобы они и голову не смели поднять, Эзиз свирепо посмотрел на бая. От этого взгляда Халназар сразу прикусил язык, вспомнив, что находится у первого возмутителя спокойствия и бывшего главаря повстанцев.

Халназар в замешательстве умолк, а Эзиз поспешил воспользоваться его словами о непрочности всего установленного прежними законами и обычаями, чтобы поставить вопрос, ради которого он, собственно, и со-брал своих советников. Не спрашивая их мнения относительно величины расходов на содержание отряда, он прямо назначил дань, требуя определенных поставок коней, продовольствия и скота от каждого канала. На вопрос: «Откуда взять?» — коротко ответил: «У имущих».

Такое самовластие Эзиза и его прямое нападение на баев испугало Халназара. Он вопросительно посмотрел на Эзиза, явно выражая желание высказать свое мнение, но тот сделал вид, что не заметил этого, и перешел к другому вопросу.

— Старейшины! В этом году народу очень тяжело. Вы лучше меня это знаете. Какие же меры, по-вашему, надо принять, чтобы люди не умирали с голоду?

Халназар, опасаясь, что Эзиз снова обложит баев данью, поспешил сказать:

— Надо требовать помощи от властей.

— Власть — мы сами! — возразил Эзиз. Вспотевший Анна-Курбан Юмуртгачи обмахнулся рубахой и, почесывая подбородок, начал со своего «говорят»:

— Говорят, есть какой-то кооператив. Его, говорят, делят между собой узкоштанники. Эзиз-хан, не достанется ли там и на нашу долю?

Раньше, чем ответил Эзиз, заговорил заведующий его хозяйством Мадыр-Ишан:

— Анна-Курбан-ага! То, что отпускают в кооперативе, — капля воды в море бедствий. Конечно, мы свою долю оттуда возьмем. Но для дейхан это все равно, что горсть семян на целое поле. Нужны другие средства.

— Эзиз-хан, собаку закапывает тот, кто ее убил,— сказал Алты-Сопы, насмешливо взглянув на Халназара. — Кто Оставил голодными дейхан — тот и накормит!

— Алты-Сопы, может ты это по-туркменски скажешь, чтобы все поняли?

— Эзиз-хан, зерно любит землю. Жнешь — оно осыпается на землю, молотишь — падает на землю, и даже когда насыпаешь в чувалы, — оно в землю глядит. То, что осыпается при жатве, становится добычей птиц да тех, кто собирает колосья. Но то, что попадает в чувалы, исчезает, словно упало в колодец, и ты его не увидишь...

— Сопы, ты совсем перешел на фарси!

— Речь заики более понятна к концу — слушай! Посев у дейханина начинают забирать сразу после сева. Часть будущего урожая у него забирают купцы, — по дешевке они скупают урожай еще на корню. Другую часть рвут у него из рук мелкие торговцы — за отпущенный в долг отрез на штаны, за чай, сахар и прочую бакалею. Третью часть прибирают к рукам баи, давая дейханину под будущий урожай готовую подохнуть скотину. С тем, что остается у дейханина, он еле сводит концы с концами. А если год неурожайный или, вот как нынче, засушливый, дейханин голоднее собаки. Одним словом, если сказать по-туркменски, зерно засыпает в ямы считанное число людей.

— Дальше.

— Будем считать, что по меньшей мере треть дейханского урожая попадает к баям — в возврат Долгов. Где она, эта третья часть? Она и сейчас в земле. Если вскроем ямы да раздадим часть зерна дейханам, я ручаюсь, что все доживут до нового урожая.

— Значит, хлеб надо просить у баев? Так?

— Дадут. — просить, не дадут — взять, как сказал сейчас Халназар-бай, по закону нового времени.

Халназар потемнел, услышав, как его слова обращаются против него самого.

— Сопы, сначала твои шаги были неверны и шатки, но под конец ты все же нашел правильный путь! — сказал Эзиз.

Если бы самому Алты-Сопы пришлось поступиться чем-нибудь для дейханской бедноты, он не стал бы стараться. Он всегда не без пользы для себя покупал и перепродавал, одевая одного в одежду другого. Теперешнее его предложение преследовало одну цель: всю отобранную у баев пшеницу зажать в свой кулак; то, что просыплется сквозь пальцы, отдать голодным, а что останется в кулаке, — положить в свой амбар. А для Эзиза это было почти безразлично — пусть и Алты-Сопы набьет свою яму пшеницей, лишь бы привлечь дей-хан на свою сторону.

Юмуртгачи хотел было возразить против предложения Алты-Сопы, но так и не смог собраться с мыслями. У Гарры-Моллы зачесался было язык, но тут же опять поднялся жар в теле, потемнело в глазах, и он не решился раскрыть рта. Халназар не мог примириться с предложением Алты-Сопы и в то же время боялся возражать чересчур резко. Поэтому он заговорил осторожно, все время приглядываясь, какое впечатление его слова производят на Эзиз-хана.

— Алты-Сопы, — медленно начал он, — где это у нас могучие баи, такие, как, скажем, в Иране или в России? Да и потом— кто держит зерно от урожая до урожая? Все зерно проходит в свое время через весы скупщика. А если и останется у кого пять-шесть чувалов, так ведь у каждого — родня, знакомые. И я один из тех, кого называют богачами, но об излишках у меня и говорить нечего — дай бог дожить до будущего года. Если мы примем твой закон, то, боюсь, мы не накормим голодных, а только вызовем раздоры между беднотой и баями. Твой закон будет водой на поля таких смутьянов, как...

Тут речь Халназара оборвалась. В комнату вошел Артык, широко шагнув через порог, у которого он стоял уже некоторое время не замеченный раздраженным баем. Он слышал все, что говорил Халназар, и, не скрывая насмешки, сказал:

— Верно! Обыщите хоть весь ряд Халназара — не найдете пшеницы больше трех-пяти чувалов. Прошлогодние рвы, заполненные зерном, должно быть, земля проглотила. А если и найдутся какие запасы, то окажется, что они принадлежат не баю, а Артыну-ход-жайну...

Халназар с трудом проглотил слюну и спросил: