Решающий шаг

— Сказано: быку-лежебоке нет корма. Радость жизни сама не придет. За нее надо бороться, ее надо взять. Если б я спокойно лежал дома, то и Айну отобрали бы у меня. Так ведь, Айна?

Айна молча улыбнулась. Нурджахан делала знаки невестке, чтобы та поддержала ее. Заметив это, Артык начал подшучивать над матерью:

— Вот и Айна мне все время твердит: будешь лежать дома — стыдно будет показаться на народ! Спроси ее, если не веришь.

Нурджахан с тревожным удивлением уставилась на невестку:

— Айна-джан, так ли?

— Мама, храброго пуля не тронет, — спокойно ответила Айна.

— Ой, невестушка! Ты, оказывается, его еще и подхлестываешь! Нет, дети мои, неспокойна у меня душа. Конечно, сынок, ты сам знаешь, что тебе делать. Только я прошу: будь осторожен...

Айна, провожая Артыка в город, сказала:

— О доме не беспокойся. Будь здоров там, куда идешь. А я всегда разделю с тобою судьбу.

— Айна моя, — радостно воскликнул Артык, — я так и думал, что ты поймешь меня и поддержишь!

Глава пятнадцатая

По возвращение в Теджен Артык коротко рассказал Эзизу о событиях в ауле. Когда Эзиз поднял глаза на своего нукера, они были красны от прилившей крови. Но внешне он остался спокоен и только сказал:

— А я о чем тебя просил?

Артык ответил невозмутимым тоном:

— Эзиз-хан, я тебе ничего не обещал.

Эзиз задрожал от гнева и хрипло рявкнул:

— О чем я тебя просил? Отвечай!

От этого крика кровь закипела в жилах Артыка. Ему захотелось еще громче крикнуть в ответ. Но он сдержал себя, и только голос его стал глухим от волнения:

— Эзиз-хан, я оружие твое взял не для того, чтобы слепо носить его. Я ношу его, чтобы служить тебе и чтобы исцелить свои раны. Я живой человек.

— Вижу... Ты что же — хочешь перебить мне ноги?

— Ошибаешься, Эзиз-хан.

— Кто ошибается?

— Ты. Если б яхотел бороться против тебя, я стал бы красногвардейцем Куллыхана. А я и во время восстания шел с тобой й теперь ношу твое оружие. Я и жизнью своей готов пожертвовать ради тебя... по правде говоря, — ради народа. Но я свободы своей тебе не продавал. И если ты будешь ставить мне в вину каждый мой шаг — тогда на, бери оружие! — сказал Артык и бросил перед Эзизом винтовку.

Эзиз еще раз посмотрел на Артыка и опустил голову. Тяжелые веки прикрывали его налитые кровью глаза, гнев душил его. Нукер, которого он возвысил, пошел наперекор его воле. «С ним надо покончить теперь же, одним ударом», — думал он, и в то же время в голове У него мелькала мысль: «Нельзя упускать таких людей! Сегодня уйдет Артык, завтра, чего доброго, лишусь и Кизылхана. Каждый отколовшийся от меня может присоединиться к моим врагам...» Но он считал недостойным своего имени, имени Эзиз-хана, то бесчестие, которому подвергся один из его советников, уважаемый человек. Это унижало его самого.

Некоторое время Эзиз колебался. Ему казалось, что кого бы он ни упустил из рук — Артыка или Халназара, — это нанесет ему большой ущерб. А между тем надо было выбирать кого-то из них. И Эзиз мысленно взвешивал того и другого, прежде чем прийти к окончательному решению.

— Артык, — заговорил он голосом, в котором еще слышалось раздражение, — дружба бывает прочна, когда друзья советуются и действуют в согласии. Я не променяю тебя на сотню таких, как Халназар. Но раз ты пока еще не понимаешь моей политики, то постарайся хотя бы понять мое положение. Если в следующий раз ты опять вздумаешь затеять такое дело, — предупреди меня. Тогда я не окажусь в неловком положении, и у меня не будет оснований упрекать тебя. А сейчас — что будут говорить про меня в народе? Скажут, что Эзиз-хан в жестокости превзошел царя, ограбил своего же советника...

— Так могут говорить только четыре-пять баев, а народ будет тебе благодарен.

— Ты больше моего бываешь в народе, — может быть, это и верно. И все же надо действовать осторожней.

— Эзиз-хан, здесь все ясно: пусть обижен один бай, зато сто семей бедняков спасено от голодной смерти!

Эзиз задумался, и вдруг его осенила мысль: «Если уж делать выбор в пользу Артыка, то глупо останавливаться на полдороге. Этот своевольный упрямец, пожалуй, прав: ценою временного недовольства одного бая можно купить преданность сотен людей. Бай успеет еще вернуть свое сторицей, а сейчас важнее всего сплотить под своей властью голодных людей».

И Эзиз, подняв голову, обратился к Артыку:

— Возьми десятка два своих джигитов, поедешь со мной.

Услышав обычный приказ, Артык понял, что гроза миновала.

В сопровождении Артыка и двух десятков его джигитов Эзиз-хан проехал по главной улице города. В конце ее виднелась большая толпа. Указывая на нее, Артык сказал:

— Вот смотри, Эзиз-хан, если хочешь знать горе народа. Это толкучка.

Дул холодный, пронизывающий ветер. На толкучку падали неверные блики солнца, лучи которого с трудом пробивались сквозь тяжелые тучи. Среди скопища людей не было почти ни одного человека, не придавленного нищетой: кругом виднелись только лохмотья, едва прикрывающие наготу. Все ежились от холода и еле двигались от истощения. Вещи, которые продавали и покупали на этом базаре, не стоили и ломаного гроша. Голодные дейхане бродили тут же, среди городской бедноты. Они хлынули в город, чтобы не умереть с голоду, в надежде найти пропитание для себя и для своих детей.

Прямо среди улицы горели костры, на таганах стояли котлы с обломанными краями. В них на кунжутном масле поджаривалось почерневшее тощее мясо. Горьковатый дым и тошнотворная вонь носились в воздухе, по люди вдыхали этот отвратительный чад с таким наслаждением, словно это был запах плова. Вокруг котлов толпились голодные. Истекая слюной, с завистью смотрели они на счастливцев, которые грызли жесткое, жилистое мясо. Иные, не выдержав соблазна, выхватывали мясо из рук продавцов и убегали. Продавцы бросались за ними вдогонку, поднимался шум, крики. И не было никого, кто бы смотрел за порядком, предупреждал драки, поминутно возникавшие между голодными людьми. Среди торговцев, хозяев котлов сновали поставщики мяса — такие же люди в лохмотьях. Завернув в чекмень свой подозрительный товар, они ходили от котла к котлу, предлагая жесткую ляжку без признаков жира, голову или ребра. И никого не интересовало, какое это мясо — баранье, собачье или ослиное.

Женщины словно потеряли стыд. И старые и молодые, сбросив яшмаки, бродили по базару с открытыми лицами. Никто не заглядывался даже на молодых, — одни кости торчали из их лохмотьев.

Продавцы кричали:

— Вот жирное мясо! Вот сладкая баранина! Подходи!

Худой, с темным, измученным лицом и всклокоченной бородой мужчина долго бродил среди котлов, жадно заглядывая в них. Временами он приценивался к мясу, но, по-видимому, только для вида: вряд ли в его дырявом кармане нашелся бы грош. Рот его судорожно открывался и закрывался. Теряя рассудок, он пошарил в карманах, оглянулся по сторонам. Вдруг, выхватив из котла кусок мяса и даже не пытаясь бежать, он тут же стал рвать его зубами. Владелец котла с криком набросился на него, пытаясь вырвать украденный кусок. Но худые руки цепко держали добычу. Торговец принялся избивать несчастного, сбил его с ног, а тот все продолжал грызть мясо. Толпа молча смотрела, как мучил торговец свою жертву, и не нашлось ни одного человека, который вступился бы за несчастного. Были и такие, которых развлекала эта схватка, как грызня собак. Они хохотали и подзуживали того и другого.

Артык не мог этого вынести. Он въехал в толпу, схватил за плечо торговца и гневно крикнул:

— Где твоя совесть? Этот бедняга потерял образ человеческий, он на краю могилы.

Избитый продолжал лежать, не выпуская из рук кости, и хотя на ней уже ничего не осталось, обсасывал ее со всех сторон. Наконец, он пришел в себя и понял, что у него нашелся защитник. Отбросив кость, он сел, страдальческими глазами посмотрел на Артыка, потом на владельца котла и, опустив голову, тихо заплакал. Глаза его оставались сухими, но все тело дергалось от глухих рыданий.