Республика ШКИД (большой сборник)
Шрифт:
4
Будь они маленькими шкетами, он (Викниксор) изругал бы их, отхлестал по щекам и потом посадил в изолятор: и они лучше согласились бы теперь перенести эти пощечины, чем его жестокую и холодную речь.
– Мне все известно, — сказал он, — не отпирайтесь… Я хотел дать вам возможность доучиться — вы пошли воровать. Я предостерегал вас — вы сказали — "пугает"… С меня довольно. Ни одного часа вы не останетесь
И ушел… У Бессовестина, розовенького, кудрявого
паренька, задергались губы, и он отвернулся к стене. Остальные молчали. Отправление в Лавру пришло для них совсем неожиданно. Куда девалось Цыганово бахвальство, когда он говорил: "Наплевать!… В Лавру — так в Лавру!" Теперь он молчал, понимая, что их снова отбрасывают на то дно, откуда они с таким трудом поднимались. А им уже было по шестнадцати и семнадцати лет, они вышли из того возраста, когда можно еще вернуться в детдом. Все поняли, что это конец…
Их привели в узенькую светлую учительскую. За огромным столом сидел Сашкец, маленький, похожий на армянина халдей, уже выправлявший их препроводительные документы.
Он покачивал головой и бормотал: "Ах, гуси, гуси лапчатые, что наделали!"
"Особенные" даже теперь еще не осознали толком, что произошло с ними недавно. После буйного вечера и ночи, проведенной в загаженной камере, пахнущей испражнениями и креозотом, после бессонного валяния по липким и жестким нарам, после душной и сырой темноты им хотелось просто покоя: свалиться, заснуть, захрапеть.
Гужбан только — как показалось — на минутку закрыл глаза, и ему сразу же представилась полутемная камера… У решетки пьяный машет ручкою и плачет: "Мопра… спаси!…" А сзади кто-то краснорожий, с запухшим лицом хрипло спрашивает: "За что вкапался, парнишка?…" Голос звучит очень близко, над самой головой, похожий на голос Сашкеца…
– Подождите, ребятки; может, и не пошлют вас в Лавру. За вас юнкомцы хлопочут!…
Гужбан открыл глаза и зашептал:
– Только бы остаться… Только бы остаться…
– Что ты?
– Так…
– Пошли, что ли, — сказал Сашкец.
Ребята поднялись и двинулись за воспитателем.
Путь до музея показался новым и страшным, словно они шли к экзамену, который во что бы то ни стало надо выдержать и который решал судьбу. В дверях Цыган, шедший первым, остановился и перешагнул порог только когда его подтолкнули.
Думалось, что в музее собралась вся Шкида. И "особенные" поглядели на ряды ребят так, как будто хотели увидеть и своих — сламщиков. Но тех не было. Сидели все, которых "особенные" недавно называли "сознательными". У конца стола, против двери, стоял Иошка с почерневшей, запекшейся губой, которая особенно бросилась им в глаза, особенно Гужбану, как и Сашкин подмигивающий глаз.
Иошка стоял и спокойно глядел на вошедших. Рядом с ним сидел Викниксор, крепко опираясь локтями на ручки кресел. Бык, Цыган и Бессовестин стояли неподвижно, не решаясь выйти на середину комнаты. Сзади за спинами их неслышно шептал Гужбан:
–
Только бы остаться… Только бы остаться… Только бы остаться…А Викниксор не торопился начинать; он рассматривал свои руки, узкие, слегка пожелтевшие на кончиках пальцев, с ровно подстриженными розовыми ногтями, с обручальным кольцом на безымянном пальце.
– Мое решение неизменно, — медленно, словно с трудом отделяя слова, заговорил он. — Вы должны уйти из школы и уйдете. Вопрос только — куда?… Ваши поступки дают мне право отослать вас в Лавру. Но по ходатайству ваших товарищей я оставляю вас на две недели в школе. Вы используете это время для занятий, а я приложу все усилия, чтобы устроить вас в другие учебные заведения… Понятно?!
Цыган подумал, что надо бы хоть улыбнуться, но только задергал губой и выдавил:
– Спасибо!
– Не за что… У вас еще есть что-нибудь?
– обратился заведующий к Иошке. Тот отрицательно мотнул головой. — В таком случае мне прибавить больше нечего.
– Кто желает еще говорить? — спросил Иошка. — Никто? Общее собрание членов Юнкома считаю закрытым.
Гужбан подошел к Иошке и, глядя и сторону, сказал, сдерживая свой бас:
– Ты… этого… ты прости меня… я тебя стукнул…
Иошка покраснел от удовольствия и махнул рукой.
– Стоит вспоминать…
А Сашка подмигнул им своим подбитым глазом.
Так прошли второй и третий день существования Юнкома, второй и третий день первой шкидской общественной организации. Но и четвертый и пятый и другие дни уже не нарушили начатой работы, не принесли никаких изменений, разве что в музее открылся клуб, и "особенные" через две недели уехали в Стрельну, куда выдержали экзамен в сельскохозяйственный техникум.
Воровство понемногу прекратилось, и за эти две недели пропало всего полпуда масла и два одеяла. По шкидски — сущие пустяки.
А в Шкиде появились новые халдеи, и начался учебный год.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Он пришел, как и все халдеи, внезапно: фигурой был коренаст, подстрижен в скобку, одет в зеленый полу-тулупчик, из тех, что носят кондуктора; так уже и хотели прозвать его Кондуктором, но насмешила фамилия, произнесенная выразительным свистом:
– С-селезнев.
Это было во время вечерних уроков, после обеда. Селезнев, отрекомендовавшись, прошелся, заложив в карманы руки, по классу, кашлянул и, став напротив Горбушки, гардеробного старосты и заики, спросил:
– Ну-с?… Что проходите?
Горбушка взметнулся с парты и, полный услужливой готовности, залепетал:
– Э… э… э… к… к… к…
– Коммунизм, что ли? — хотел допытаться Селезнев. Коммунизм, да?
Староста замотал головой.
– Эт-тот, как его… г… г… гг.
– Гуманизьм, — поднялся Голый Барин. — Гуммунизьм проходили…
– Гуманизьм, — обрадовался халдей. — А ты знаешь, что такое гуманизьм?
– Нет,- чистосердечно сознался Голый: — не знаю А что?