Реверанс со скальпелем в руке

Та-ак… Георгий отставил бокал.

– Только я не понял – это ты радуешься или злишься? Сто раз говорил – я думаю по-русски. И не люблю, когда меня так называют. Имя Георгий редко сокращают, оно вообще не грузинское. Что еще?

– Дети должны знать родной язык, - выдохнула Нуца.

– Они знают. Я предлагал тебе выделить один день в неделю – любой выходной, и будем говорить только на грузинском. В другое время – нет. Я не хочу, чтобы у них был акцент – жить им здесь.

– С каких это пор они должны стыдиться своего акцента, если бы он и был? Они гордиться должны, что…

– Гордиться, что просто где-то родился – глупо. И хватит об этом, - сцепил руки на столе Георгий, - не желаю поднимать национальную тему. Твоя бабка говорила – когда собака лает, ей в ответ не поют колыбельную. Есть настороженное отношение, даже предубеждение и это факт. Нужно понимать это. Зачем ты снова…? Нечего предъявить, кроме недостаточного патриотизма? Честное слово, Нуца – надоело.

– Это я тебе надоела, - всхлипнула она и залпом допила вино: - Никогда не была нужна.

– Неправда, - дернулся он навстречу, - мы хорошо жили. Могли еще лучше, если бы ты не собирала сплетни в больнице.

– Если бы я не знала, считаешь – жили бы лучше? – вздернула она бровь.

– Что – ты не знала бы? Я обижал тебя когда-нибудь словом или делом? Пренебрегал тобой, не уделял внимания, прятал деньги, оскорблял, поднимал руку, повышал голос, пил, гулял?

– Да лучше б ты гулял! Я просто уехала бы, - отвернулась она.

– Ты помнишь, как мы женились, - помолчав, глухо произнёс Георгий.

– Помню. Всё я помню… - улыбнулась она сквозь слезы, - я еще раньше много слышала о тебе – разговоры… видела фото, потом вас ждали в гости. И я ждала. Увидела и пропала… - всхлипнула она.

Георгий потрясенно застыл. Поднял голову, открыл рот и... захлопнул – вспомнил как сам… Тихо спросил:

– И молчала. Почему?

– Ждала, Го… Георгий. А что – и так не видно, непонятно? Что люблю, что ревную? Твоё имя… в универе парней звали Гео, Гоги, Гоча… так теплее.

– У тебя тоже… имя, - не решился он продолжить.

– Да я его ненавижу! – махнула она рукой, - родовое, блин…

– Не важно… мелочи, - мялся мужчина, не зная, что сказать в ответ на признание. Нужно и даже хотелось что-то теплое, благодарное: - Мы поспешили тогда, вернее я поспешил, но совсем не жалею, Нуца, ни малейшего сожаления. Зачем ты узнала? И ела себя. Сколько?

– Да-а… - вспоминала она, - лет двенадцать, наверное. А ты серьёзно считаешь, что могла не узнать? Если все в курсе. Раньше или позже… раскрыли бы глаза. Ты же не особо и скрывался там, не считал нужным.

– Я никогда не давал тебе понять…

– Другие дали. А ты не дал мне того, что я ждала, - горько скривилась женщина, - а я так старалась, Гоги. А потом ты все-таки дал понять – когда нашел её… сдыхающую.

– Нуца, – мучительно сдвинул брови Георгий, - ты можешь ненавидеть меня сколько угодно...

– Да мне все равно уже! Я написала заявление на работе, отработаю еще десять дней и уеду. Отец купил мне студию в Ваке.

– Еще раз, – не понял Георгий, - ты уедешь?

– Я не кукушка, Го… - запнулась Нуца.

– Да Бог с ним! Валяй - пусть будет Гоги. Что за бред с Ваке?

– Я не кукушка! Но жить с тобой больше не могу и другого выхода просто не вижу – я очень много и долго думала. Мальчикам нужен отец, я не справлюсь с ними в переходном возрасте, особенно после развода. И тащить их туда пришлось бы силком. А мы им не так и нужны… уже сейчас важнее друзья, увлечения, девочки! И с каждым годом будем нужны все меньше. Ты - дольше, они уважают тебя, хотят в хирургию. Я буду часто приезжать...

Георгий молча смотрел на нее, пытаясь найти и предложить другой выход. И не получалось. Здесь Нуца однозначно не останется, это ясно. Ему просто нравилась Грузия, а она воспитана в фанатической преданности ей. И ничего в этом будто бы плохого…

Тогда, в первые годы брака у них и правда всё было очень неплохо. Встречи с Машей в больничных коридорах только поддерживали в нём желание жить полной жизнью, все сделать для того, чтобы она такой стала. Он понимал, что его больное чувство мешает этому и крепко мешает. Поэтому, закончив ординатуру, всерьез задумался о переводе. Отец звал в Питер, обещал золотые горы… А без Маши он проживет – уже живет. Так казалось.

Он давил её в себе – безо всякой жалости. Пытался смотреть критично, будто со стороны или чужими глазами. Разум отмечал одно, а сердце, если так может сказать хирург… сердце говорило другое - вырасти у Маши хвост – он любил бы и его. Все бесполезно! Нужно было бежать от неё и подальше.

А когда Нуца узнала о его планах на переезд, все и началось – демонстрация характера и целей. Только в Тбилиси, только на Родину! Её можно было понять. Но в ход пошел прямой шантаж, потом она сразу же забеременела повторно… пошли разговоры о патриотизме, в доме постоянно звучала грузинская речь, музыка, готовились блюда… Зачастили родственники…

Но мужчина в семье сказал – нет. И решался на переезд в северную столицу, уже готов был к нему морально. И тут…!

И тут Машке взбрендило идти в хирургию.

Шония не был шовинистом или сторонником патриархата, он даже не осуждал феминисток – чем бы бабы ни тешились, всё чем-то заняты. Но искренне считал – женщина не должна работать грузчиком, шпалоукладчиком и стоять за операционным столом со скальпелем в руке. Последнее – категорически!

Труд хирурга, если сравнить физические нагрузки, ничем не отличается от работы простого рабочего горячего цеха, а зарплата у него чаще всего на порядок ниже, чем у рабочих высокой квалификации. В отличие от рабочих, хирургу приходится постоянно контактировать с гноем, мочой, калом и другими выделениями человеческого организма.

Но не это… высокая эмоциональная и физическая нагрузка, сопутствующее рентгеновское излучение, повышенные концентрации анестетиков в воздухе операционной неблагоприятно влияют на работу яичников и бывают причиной самопроизвольных выкидышей и других патологий беременности у женщин-хирургов. А почти повальная гипертония, хронический варикоз? Это просто перечисление возможных последствий, просто слова… если относиться к ним, как к списку возможных осложнений в инструкции к таблеткам.

Но Шония столкнулся с этим. Вернее, его семья. Он был единственным ребенком, у его матери – хирурга-маммолога случилось два выкидыша. Она ушла из операционной, но потом вернулась, потому что надежды родить уже не было.

Когда-то отец тоже не пускал её в хирургию, приводя «серьезные» доводы:

– Женщина-хирург может уйти в декрет.

– А мужчина – в запой! И что?

– В нашей профессии нужен здоровый цинизм.

– Допросишься у меня… организую тебе цинизм.

Потом отец жалел. Как же он жалел, что серьёзный разговор велся в таком… юмористическом ключе.

Шония не собирался пускать Маню за операционный стол. Просто не мог. Хватит с неё и тех факторов, которые уже влияют на неё, как и на весь персонал операционной. Услышав новость, он почувствовал какую-то обалделость – Маня? Тонкая, хрупкая, прозрачно-фарфоровая… и часами - согнувшись, на пределе всяких сил? Да сейчас! Эйфория от овладения профессией очень быстро пройдет и тогда нахлынет реальность. Кто-то должен был остановить её, уберечь и просто - спасти. Кто-то умнее и опытнее неё. И он нашел способ. И сделал. А потом Серов выговаривал ему: