Ревейдж

Но он продолжал работать руками, наказывая меня ошеломляющими ощущениями.

— Кто для тебя Заал Костава? — спросил он.

Я отрицательно качала головой, слезы текли по моим щекам.

— Никто. Я его не знаю.

Я давилась рыданиями, когда давление начало снова возрастать. Как только ослепительный свет позади моих глаз раскололся на миллион осколков, он спросил:

— Кто твоя семья? Где твоя семья, маленькая грузинка? Скажи мне!

Боль разрезала меня пополам при упоминании о моей семье, сильнее, чем любой кинжал. Когда мучительное блаженство ворвалось в мое усталое тело, я выпустила боль, длившуюся два десятилетия, и закричала:

— Они мертвы! Они были убиты прямо на моих глазах! Ты счастлив?

Я закашлялась от своих резких слов и прохрипела:

— Ты счастлив теперь, когда заставил меня сломаться?

Мое сердце бешено заколотилось после этого, смесь сильного удовольствия, спускающегося вниз, и разрушительных воспоминаний о том дне, теперь были полностью перед моим мысленным взором.

Рыдания сотрясали мое тело. Мне потребовалось мгновение, чтобы понять, что мужчина убрал свои пальцы от меня. Его грудь больше не прижималась к моей коже. Мгновенно я почувствовала холод, мое тело безвольно повисло, поддерживаемое только цепями. Затуманенными глазами я увидела, как он застыл передо мной, наблюдая за мной. Его покрытое шрамами лицо было суровым, а мышцы напряженными. Чувство невероятного смущения охватило меня, когда я подумала о том, что он только что со мной делал.

Теперь мои чувства сменила скорбь и заставила меня прошептать:

— Я одна. Всегда была одна. Их всех убили: родителей, бабушку, моих младших брата и сестру, братьев, которых я любила. Выжила только я.

Я смотрела на него пристально. И без малейшей дрожи в голосе добавила:

— Я жалею, что тоже тогда не умерла.

Мужчина, казалось, вздрогнул от моих слов, и его рука начала подниматься. На долю секунды я задумалась, не собирается ли он утешить меня, дотронувшись до моего лица. Не успел он поднять руку, как видимо передумал, и прижал к своему боку.

Его рот открылся, словно он хотел что-то сказать, но, быстро развернувшись на пятках, вышел из комнаты. Я смотрела ему вслед. Оставшись наедине с собой, повиснув на этих цепях, я воспроизводила образ его напряженных мышц, когда он уходил, и его пальцев, когда они чередовались от сжатых кулаков к разжатым ладоням. И когда он подтолкнул меня к этому ответу, когда я закричала, что была так одинока, что-то внутри него сломалось. Я заметила это по его лицу. Я поняла это по его позе.

Ясно увидела это в его выразительных голубых глазах.

Теперь я знала, что он вовсе не был монстром. Знала, что у него не было выбора в совершении этих ужасных поступков. Я знала, что его жизнь была такой же невыносимой, как и моя.

Знала, что на самом деле он не был таким злым, каким казался.

Он был таким же, как мои Анри и Заал. Как и я.

Сломленный.

Глава 9

Лука

Железный кулак врезался мне в челюсть, при ударе откинув мою голову назад. Вкус меди наполнил рот. Я сплюнул кровь на пол.

Кивнув, я посмотрел на своего противника, который расхаживал по клетке. Его глаза горели яростью, огнем, который горел и во мне. Застигнув его врасплох, я побежал во весь опор, врезавшись в его тело и повалив на пол. Перекатившись, чтобы оседлать его талию, я послал два быстрых удара прямо ему в лицо. Кровь брызнула на мою грудь, прежде чем он дернул бедрами, и я вскочил на ноги.

Мой противник оттолкнулся от пола. Все замолчали. Другие бойцы собрались вокруг, чтобы посмотреть. Мы кружили и кружили, тяжело дыша, обливаясь потом, оба готовые нанести удар. Затем в воздухе раздался выстрел, означающий конец матча.

Я не двинулся с места и не сводил глаз со своего противника. Как и он с меня. Я пригнулся, готовый нанести новый удар, но кто-то встал между нами. Кровавая пелена перед моими глазами рассеялась, возвещая мое возвращение в здесь и сейчас.

— Прекратите, — крикнул Виктор.

Я сделал три шага назад, пытаясь успокоиться. Затем бросил взгляд через клетку и увидел, что мой противник делает то же самое. Закрыв глаза, я десять раз вдохнул и выдохнул. Подумал о Кисе, моей жене и моем еще не родившемся ребенке. Я думал о нашем доме и о своем положении Князя. Мне пришлось. Мне пришлось напомнить себе, что я больше не в ГУЛАГе. Я больше не был бойцом смерти и пленником в клетке.

Почувствовав, как чья-то рука коснулась моей, я открыл глаза и увидел, что Виктор смотрит на меня, приподняв бровь. Я кивнул, давая понять тренеру, что вернулся. Лука вернулся. Жажда крови моего альтер-эго была утолена, хотя бы на сегодня.

Виктор отошел в сторону, и я направился к моему противнику Заалу, чьи глаза были все еще закрыты от сосредоточения на своих мыслях.

Я подождал, пока он откроет их и посмотрит на меня. Когда я протянул руку, Заал глубоко вздохнул и сжал мою ладонь в своей. Я встряхнул ее один раз и отпустил его руку.

Грудь Заала все еще сильно опускалась и поднималась, когда он сказал:

— К этому нужно привыкнуть, — он указал на нас обоих, — сопротивляться желанию убивать. Не вытягивая свой последний вздох. В последнюю секунду мой инстинкт убийцы вернулся.

Моя челюсть сжалась, когда я мгновенно согласился с его чувствами.

— Однажды это случится.

Заал слишком долго смотрел на меня, потом спросил:

— У тебя так же?

Опустив глаза, я кивнул и ответил:

— Я молюсь, чтобы однажды в будущем я проснулся, больше не испытывая желания убивать или проливать чью-то кровь.

Заал на мгновение закрыл глаза, затем открыл, бросив взгляд на запертую дверь офиса, за которой находились наши женщины, и сказал:

— Тогда я тоже буду молиться за этот день.

Подняв с пола свое полотенце, он вытер кровь со своей груди и лица и добавил:

— Я хочу быть сильнее, более нормальным мужчиной для моей Талии. Не этой версией меня, которая мечтает об остановке сердец и расколе черепов. Я до сих пор не понимаю этой жизни. Время от времени все становится слишком для меня. Это причиняет мне боль прямо здесь. — Он постучал по своей голове.

Посмотрев через плечо своего брата на дверь офиса и проверив заперта ли она, я подошел ближе и сказал:

— Мы другие, Заал. Мы были приучены всю свою жизнь быть такими. Наши женщины это знают.

На лице Заала появилось страдальческое выражение, и он спросил:

— Тогда почему они сидят взаперти, когда мы спаррингуем? Почему ее карие глаза становятся грустными, когда она видит, что мы деремся и проливаем кровь?

Я вздохнул и провел полотенцем по лицу. Дерьмово было это обсуждать. Киса смирилась с тем, что я никогда не буду тем мальчиком, которому она читала книжки в детстве. Но Заал был прав. Женщины могли бы принять это как часть того, кем мы были — монстрами, которыми стали — но я знал, что они обе боролись, чтобы видеть нас такими, предпочитая игнорировать насилие внутри. Как и Заал, я молился о том дне, когда мы не будем просыпаться в холодном поту, запрограммированные убивать только для того, чтобы выжить.