Ревизия командора Беринга

17 марта 1741 года к устью реки Пясины ушёл в маршрут Семён Челюскин. На восточный берег Таймыра Харитон Лаптев направил отряд геодезиста Никифора Пекина. Сам двинулся прямо на север, к озеру Таймыр...

6

Метр за метром, забрасывая на льдины верповочный якорь и затем подтягиваясь на канате, продвигался на восток «Иркуцк».

И удалось, удалось-таки обогнуть Святой Нос и пройти к устью Индигирки. Не столь и большим оказался полуостров, как принято было изображать на картах...

Зимой составили карту обследованного побережья и повезли в Петербург. Отчитываться перед Адмиралтейств-коллегией отправил Дмитрий Яковлевич Лаптев ставшего умелым геодезистом матроса Алексея Лошкина.

В Петербурге отважный геодезист как раз к казни Артемия Петровича Волынского поспел. Самого кабинет-министра Лошкин не знал, а вот Фёдора Ивановича Соймонова хорошо помнил, потому как служил Лошкин под его командою на Каспии. И так велик, так славен Фёдор Иванович Лошкину казался, что когда увидел, как рвут ему ноздри, не выдержал матрос. Ни льды глухие, ни озарённые лишь полярным сиянием заполярные ночи, ни вползающая в тело цинга не страшили отважного матроса. Тяжеленную мерную цепь протащил он на себе вдоль всего побережья Ледовитого океана до реки Алзеи, и ничего, жив и здоров остался, а тут сплоховал. Запел жалобно:

А кумушки пьют, голубушки пьют. Меня ж, молоду, с собою зовут...

Удивлённо оглядывались на поющего матроса ротозеи, качали головами, где это служивый наклюкаться поспел?

Народу много и казённого было на площади. Живо взяли матроса под руки, повели куда следует. Только Лошкин и не заметил, куда волокут его. Серьёзно пел он, весь в песню ушедчи:

Ой, сын, ты мой сын! Что за семьянин? Жену ты не учишь, молоду не журишь! Сниму с стены плеть, пойду к жене в клеть, Вдарю по стене, скажут: по жене, Вдарю по подушке, скажут: по жёнушке. Выйду за ворота, ребятам скажу: «Вот так-то, ребята, с уменьем живите, С уменьем живите, молодых жён учите: Батюшку потешил — жену не сувечил...

С этими песнями и добрались до места. Там растелешили Лошкина, а он и под кошками песни поёт. И все про жену молодую, про забор разобранный, про коней, сведённых со двора... Смекнули тогда, что неладное что-то с матросом случилось — от переизбытка впечатлений столичных немножко головой повредился матрос.

Так и не довелось Лошкину отчёт дать Адмиралтейств-коллегии. В награду за все подвиги определили его в приют для умалишённых. Там теперь песни пел матрос Лошкин, мерной цепью берег Ледовитого океана измеривший...

А приказ Адмиралтейств-коллегии — «поступать, усматривая по тамошнему состоянию, по наилучшему его рассуждению» — повёз лейтенанту Дмитрию Лаптеву другой гонец.

Впрочем, и без этого приказа Дмитрий Яковлевич поступал, «усматривая по тамошнему состоянию». В то лето, когда раздавило возле Таймыра корабль его брата, он тоже едва не попался в ледяную ловушку. Пришлось даже затаскивать на льдину «Иркуцк», и ведь затащили, спасли корабль от неминуемой гибели. А всё равно так и не сумели пробиться к Чукотскому Носу, встали на зимовку на Колыме, возле Нижне-Колымского острога.

Здесь, из разговоров старожилов, снова явился к лейтенанту Лаптеву призрак казака Семёна Дежнёва. Порою почти уже различал Дмитрий Яковлевич лицо его сквозь летучую дымку позёмки в сполохах полярного сияния. Смотрел на Лаптева Дежнёв из морозной тьмы и словно бы усмехался.

Тряс головой лейтенант: «Мираж! Выдумка! Всё перепробовали, Семён! Невозможно обойти Чукоцкий угол...»

— Мечтание... — объяснял своим товарищам Лаптев. — Какой-то казак соврал по пьянке, а теперь повторяют эту байку уже больше ста лет! Никак позабыть не могут лжу эту! Не можно в таких глухих льдах кораблям плавать...

Соглашались штурмана и канониры, конопатчики и матросы. Удивлялись только, зачем это им командир доказывает? Они и сами видят, что зряшное дело задумано. Не проплыть на корабле в тех местах.

Один лишь монах, к отряду приписанный, качал головой.

— Может, и нельзя... — говорил. — А если казаки и плавали, то чего же дивного? С Божией помощью и не такое совершалось.

Стискивал зубы Лаптев. Сжимал кулаки, потемневшие от морозов и железа.

— Это по твоей части, святой отец... — говорил. — Коли так, то на тебе и надобно взыскание сделать.

— На всех будет взыскание... — спокойно отвечал монах. — Ежели не от Адмиралтейств-коллегии, то в другом месте — неминуемо. Никто не уйдёт от взыскания этого.

Безбоязненно отвечал. Так же безбоязненно, как в ледяную воду сходил, когда сообща «Иркуцк» на льдину вытаскивали. Давно уже зарёкся Дмитрий Яковлевич с монахом спорить.

Отошёл, тяжело дыша. Только ноздри раздувались от гнева. Поправил лучину. Сел к столу, продолжая прерванный рапорт.

«Пусть не сумлевается коллегия, — писал он. — Ежели кто из его людей останется жив, выполнят они приказ, точно узнают, есть ли отсюда морской проход к Камчатке или, конечно, нет...»

Тяжело ложились слова на бумагу. Не много и написал, а уже прогорела лучина, и вестовой опять прокараулил. Сгустились потёмки в углах зимовья, снова мерещится оттуда, из сумерек, бородатая рожа казака, усмешка чудится в разбойных лезвиях глаз...

Обругал вестового лейтенант.

Потом в свете новой лучины перечёл фразу написанную.

Сбился маленько, торопясь за иссякающим светом... Как-то нескладно слова «к Камчатке проход или, конечно, нет» встали... Но не стал поправлять их Дмитрий Яковлевич. Конечно, нет никакого морского прохода к Камчатке... Это он точно знал...

7

Великие подвиги совершали штурмующие глухие льды братья Лаптевы...

Добрался до Японских островов Мартын Шпанберг...

Наконец-то началось строительство «Святого Петра» и «Святого Павла», предназначенных для плавания в Америку...

Однако главные события экспедиции в 1740 году происходили не в Охотске, не на берегах Ледовитого океана, а в Петербурге, где начавшиеся возведением ледяного дома перемены одной только казнью Волынского и его сотоварищей не ограничились.

18 августа у Анны Леопольдовны и принца Антона-Ульриха родился сын — долгожданный наследник престола Иван Антонович. В честь этого события устроили грандиозный фейерверк. Огни тех салютов — увы! — самое яркое, что видел в своей жизни человек, ещё в колыбели нареченный русским императором.

Много на свете несчастных детей. Но едва ли сыщется среди них несчастнее императора Ивана Антоновича.

Ему было два месяца, когда умирающая Анна Иоанновна назначила его своим преемником на императорском престоле. Чуть больше года — когда провозглашённая новой императрицей Елизавета Петровна взяла его на руки и, поцеловав, сказала: