Революция и семья Романовых

Другой участник заговорщической группы, будущий министр иностранных дел Временного правительства М. И. Терещенко, позднее, уже после Февральской революции, изображал Крымова чуть ли не наиболее мощным мотором «гучковского» заговора. Он писал, что Крымов «неоднократно приезжал в Петроград и со всем авторитетом глубокого знатока военного дела пытался убедить сомневающихся, что медлить больше нельзя. Он и его друзья сознавали, что, если не взять на себя руководство дворцовым переворотом, его сделают народные массы, и прекрасно понимали, какими последствиями и какой гибельной анархией это может грозить» [272] .

272

Русские ведомости. Петроград, 1917. 3 сент.

Надо, конечно, учитывать, что Терещенко писал в тот момент, когда Временное правительство после провала корниловщины всячески стремилось «приглушить» эхо этого события и даже реабилитировать некоторых его участников. И Терещенко в своей статье о покойном Крымове явно стремился подчеркнуть его антицаристские настроения, его прошлые связи с той средой, из которой вышло Временное правительство…

Но так или иначе, из гучковско-крымовских планов дворцового переворота ничего не вышло [273] . Февральская революция поломала все эфемерные расчеты заговорщиков. Однако имя напористого командира Уссурийской дивизии не было забыто теми, кто так неудачно в 1916 г. пытался предотвратить революцию, а после Февраля 1917 г. готовился к борьбе с уже победившей революцией. На первом месте среди них был все тот же А. И. Гучков, успевший стать военным министром. В 20-х числах марта Крымов был вызван в Петроград Гучковым и предлагал «в два дня расчистить Петроград одной дивизией, конечно, не без кровопролития». Предложение, однако, было признано «несвоевременным», но Крымов в конце марта убыл на Румынский фронт с повышением: он заменил генерала Ф. А. Келлера на посту командира 3-го конного корпуса (в него входили Уссурийская казачья дивизия, Туземная («дикая») дивизия и 1-я Донская казачья дивизия). Врангель, которому после возвращения Крымова в Кишинев в новой роли была передана Уссурийская дивизия, рассказывает, что Крымов носился теперь с «новой идеей». Он пришел к мысли, что только казачество может стать надежным оплотом в борьбе с революцией и потому «теперь надо делать ставку на казаков» [274] . Казачьи офицеры «с места» учли новую увлеченность комкора, всячески отодвигая на задний план офицерство из неказачьих регулярных кавалерийских частей. Честолюбивый барон Врангель, не принадлежавший к казакам, предпочел с согласия Крымова уйти из корпуса. Ушел он, по-видимому, в то самое время, когда Крымов все более разочаровывался в способности Временного правительства остановить революционное движение («анархию») и, памятуя о своем гучковско-заговорщическом прошлом, начал сам создавать в частях Румынского и Юго-Западного фронтов тайную офицерскую организацию. Но теперь задумывался уже не дворцовый переворот, осуществляемый кучкой заговорщиков, а нечто помасштабнее…

273

Подробнее см.: Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм в годы Первой мировой войны. Л., 1967. С. 301–304.

274

Врангель П. И. Воспоминания. Франкфурт-на-Майне, 1969. С. 28.

На Крымова, безусловно, работала его популярность в фронтовой среде, а он умел поддержать амплуа «отца-командира». Во время похода мог спать на соломе, укрывшись собственной шинелью, есть из общего котла; способен был изрядно выпить и в присутствии офицеров и солдат не говорил двух слов без площадной брани. Но Крымову нельзя было отказать и в храбрости и решительности.

О созданной им военной организации мы, к сожалению, знаем мало. Сыграло свою роль то обстоятельство, что на заключительном этапе подготовки корниловского выступления эта группа сомкнулась с конспиративной ставочной группой главного комитета «Союза офицеров» и как бы растворилась в ней. Самоубийство Крымова вообще перекрыло главный канал информации об этой «крымовской организации». Но не всё и не навсегда ушло в небытие…

В показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Керенский, перечисляя прокорниловские организации и группы, по его убеждению подготовлявшие мятеж, упомянул и «крымовскую организацию». И много позднее, спустя десятки лет, в своих мемуарах он категорически утверждал: «Я знал, что Крымов и офицеры Дикой дивизии были глубоко вовлечены в конспиративную группу в армии» [275] . Ничего более конкретного ни в 1918 г., ни позже Керенский так и не привел. Но может быть, именно этим убеждением или подозрением во многом объясняется тот факт, что Керенский и Савинков (в то время управляющий военным министерством) в своих переговорах с Корниловым о подводе 3-го конного корпуса к Петрограду (в конце августа 1917 г.) будут особенно настаивать на одном условии: корпус должен возглавить не Крымов. Впрочем, об этом дальше…

275

Kerensky A. F. Op. cit. P. 343.

То, о чем Керенский в 1917 г. располагал только смутными сведениями, значительно лучше знал генерал Деникин. Он прямо писал в своих «Очерках», что созданная по инициативе Крымова офицерская организация охватывала части 3-го конного корпуса и Киевский гарнизон (полки 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии, училища, технические школы и т. д.). Организация своей первоначальной целью ставила превращение Киева в центр «будущей военной борьбы». Что это означало? Деникин пишет, что Крымов уже весной 1917 г. считал «фронт конченным и полное разложение армии вопросам даже не месяцев, а недель». Поэтому он предполагал в момент окончательного «падения фронта» форсированным маршем двинуть свой корпус к Киеву, занять его и отсюда «кликнуть клич» к офицерам, не желающим быть «раздавленными солдатской волной». Собрав их вокруг себя, сколотив «отборные части», Крымов предполагал затем отходить в глубь страны, наводя там жесткий «порядок» и одновременно ведя с немцами и австрияками арьергардные бои [276] . Вопрос о том, какую форму правления следует установить после выполнения этой цели, Крымов, по словам Деникина, определять не решался: он считал это делом будущего. Комментируя эту оценку политических намерений «крымовской организации» (в которой явно сквозит стремление смягчить ее правизну), В. Чернов, принимая ее, объясняет «непредрешенчество» Крымова «антидинастической гирей», якобы висевшей на нем с дофевральских времен [277] (участие в заговорщической группе Гучкова). В современной западной литературе эта версия полностью повторяется. Так, биограф Деникина Д. Лехович отвергает «монархические наклонности» Крымова на том основании, что он «конспирировал вместе с Гучковым» в канун Февраля [278] . Но ведь дворцовый переворот, который, по некоторым данным, замышляла гучковская группа, отнюдь не имел антимонархической направленности! Наоборот, цель его заключалась именно в спасении монархии путем смены монарха. Впрочем, дело даже не в этом. В нашем распоряжении имеются данные, позволяющие считать, что «крымовская организация», по крайней мере, ее верхушка, с самого начала исповедовала не «непредрешенческие», а монархические принципы и вообще на корниловском фронте занимала, пожалуй, крайне правый фланг. Думается, что это обстоятельство впоследствии сыграло определенную роль в ходе самого мятежа и его провале… Но какие же это данные?

276

Деникин А. И. Указ. соч. Т. 2. С. 25–26.

277

Чернов В. «Подполье» и «надполье» в подготовке корниловского движения: (По поводу «Очерков русской смуты» генерала Деникина) //Воля России. Прага, 1923. № 4. С. 29.

278

Lehovich D. White against Red: The Life of general A. I. Denikin. N. Y., 1974. P. 138–139.

Мы уже писали, что, работая «на покое» над своими пятитомными «Очерками», Деникин запрашивал многих бывших участников корниловского выступления и связанных с ним лиц об их деятельности в 1917 г. и позже. И в данном случае небольшой кусок о «крымовской организации» был написан им, по-видимому, на основании рукописи «Воспоминания о Крымове», автором которой, по некоторым предположениям, являлся ротмистр Шапрон (между прочим, зять генерала М. В. Алексеева). Но как в большинстве других случаев, так и в этом Деникин кое-что существенное, несоответствующее его концепции из этой рукописи намеренно опустил. А рукопись гораздо ярче и выпуклее рисует Крымова, его политические взгляды и планы, чем это дано у Деникина.

Автор рукописи рассказывает о своей встрече с Крымовым в начале мая 1917 г. на железнодорожной станции Киева, где стоял генеральский вагон. Они прохаживались по платформе. Большой и толстый Крымов шел неторопливо, грузно переваливаясь с ноги на ногу, руки за спиной. Ему было жарко: он распахнул тужурку, сдвинул фуражку на затылок; кривая кавказская шашка при ходьбе била его по запыленным сапогам и ярко-красному галифе; Крымов любил одеваться красочно, обратить на себя внимание. Он последними площадными словами ругал комиссию генерала Поливанова, которая по указаниям Гучкова готовила реформы в армии. «Эту подлую собаку Поливанова надо повесить, – говорил он. – Да и в Гучкове я здорово ошибся, черт его побери. Мы с ним недавно встретились на Румынском фронте. Полез целоваться. До сих пор горит щека от его поцелуя. Ну, да черт с ним; все эти люди нам не по пути».

Потом Крымов стал расспрашивать о настроениях солдат и офицеров в Киеве, реальном значении войсковых комитетов и т. п. Затем, помолчав, сказал: «Я решил с налета занять Киев и перерезать там все Совдепы, восстановить в Киеве твердую власть. Из Киева выпустить воззвание о том, чтобы все честные и любящие родину присоединились ко мне с оружием в руках». Дальнейшее сказанное Крымовым сжато изложено у Деникина: отборная армия, созданная Крымовым, будет отходить в глубь страны и все, что попробует сопротивляться ей, «будет разбиваться, как о гранит». Нужны деньги? Крымов не сомневался, что достанет их в два счета: «вывернем» все киевские банки! Но это в дальнейшем. А пока, наставлял он, нужно вести незаметную, секретную работу во всех частях, повсюду, что очень важно, заранее выявляя «кандидатов на виселицу». В заключение о правительстве злобно сказал: «Черт с ним, с этим правительством, с этой сволочью!» Весьма возможно, что Крымов все это говорил после хорошего обеда с изрядной дозой горячительного, но все равно в искренности его высказываний сомневаться не приходится. Наоборот, такого рода свидетельства, лишенные всякой официальной, дипломатической условности, особенно ценны для историка: они приоткрывают кулисы… Кроме встречи на станции, у автора состоялось еще несколько встреч и бесед с Крымовым в киевской гостинице, где он остановился. Условились поддерживать тесную связь телеграммами. Вскоре Крымов уехал, но примерно в 20-х числах июня от него в Киев прибыл посланец, «какой-то полковник», который передал: «Крымову удалось получить полное доверие Корнилова, пользуясь которым в наше дело можно будет сразу ввести гораздо большое количество частей, чем предполагалось ранее». Затем автор рукописи делает важное признание: «Крымов о своих планах не говорил Корнилову ни слова» [279] . (Очень ценное свидетельство, и мы к нему еще вернемся.) Но кто был этот полковник, выполнявший в Киеве роль крымовского связного? В архиве сохранилась обширная рукопись «Поход генерала Крымова», составленная, как сказано в предисловии, по «записям дневника». Ее автор – бывший полковник генерального штаба Г. И. Дементьев, в 20-е годы живший в Софии (где рукопись и была написана). А в дни корниловского мятежа он был начальником штаба Уссурийской конной дивизии, входившей, как мы знаем, в состав 3-го конного корпуса. После провала мятежа Дементьев Чрезвычайной следственной комиссией привлекался к дознанию, но, как и другие корниловцы, не моргнув глазом, твердил, что ни в какие планы Корнилова (и Крымова) посвящен не был, ни в каких антиправительственных организациях не состоял и об их существовании ничего не знал [280] . Но одно дело показание на следствии, и совсем другое – несколько лет спустя, в эмиграции, где уже ничто не грозило… Как можно предположить из дневниковых записей Дементьева, полковником, приезжавшим в июне в Киев связным от Крымова, по всей вероятности, был он [281] . По приказу Крымова 18 июня он выехал в Киев «для переговоров с офицерами штаба 1-й гвардейской кавалерийской дивизии», а затем для поездки с письмами в Ставку (Могилев), к генералу Лукомскому. Перед отъездом Крымов ознакомил его с политическим положением и своими планами. Он говорил о «развале» в стране и армии, о «ничтожестве Керенского», «преступной работе Петроградского Совета» и «высказался за необходимость восстановить на престоле великого князя Михаила Александровича» [282] .

279

ЦГАОР СССР. Коллекция. Воспоминания о Крымове. Рукопись.

280

Там же. Ф. 1480. Оп. 1. Д. 4 (протоколы допросов). Л. 36–36 об.

281

В его дневниковой записи под 20 июня 1917 г. значится: «Киев. Свидание с группой офицеров 1-й гвардейской кав. дивизии. Собрались у Шапрона…»

282

ЦГАОР СССР. Коллекция. Дементьев Г. И. Поход генерала Крымова.

Крымов был явно недоволен деятельностью Ставки. Ставка, говорил он, «кажется, не учитывает положения вещей». Надо, чтобы она «поняла и оценила истинную действительность и перестала заниматься умершим фронтом». Все внимание должно быть сосредоточено на внутреннем положении в стране. Исходя из этого, Крымов просил передать Лукомскому (начальнику штаба Ставки) настоятельную просьбу о «немедленном сосредоточении его корпуса на путях, ведущих к Петрограду, Москве и Могилеву». Иначе «я полезу на рожон, – грозил Крымов, – заварю такую кашу, что ее не скоро удастся расхлебать». Однако на случай отказа Лукомского перебросить 3-й конный корпус на север, поближе к революционным центрам, предлагался другой вариант: включение всего 3-го корпуса в состав 8-й армии Корнилова.

Помимо Ставки, Дементьев должен был побывать в Киеве для выяснения настроений офицеров гвардейской кавалерийской дивизии и их ориентировки в замыслах Крымова («для исполнения нашей задачи», – сказал Крымов).

18 июня Дементьев выехал из Кишинева (там находился штаб 3-го конного корпуса) и 20-го был уже в Киеве. Секретное собрание офицеров состоялось у ротмистра Шапрона, бывшего сослуживца Крымова. Дементьев записал: узнав, что дивизия может оказаться в составе корпуса Крымова для исполнения задачи по восстановлению монархии, офицеры выразили полную готовность служить «не за страх, а за совесть».

На другой день Дементьев уже прибыл в Могилев и остановился у капитана А. П. Брагина, работавшего в политотделе Ставки и являвшегося членом главного комитета «Союза офицеров». Брагин нарисовал картину «работы» Ставки, вполне сходную с тем, что Дементьеву говорил о ней Крымов: все плывут по течению, преобладают личные интересы, сплетни, интриги. Главный комитет пытается преодолеть «пассивность» Ставки, но для этого нужно время. Чрезвычайно интересны записи Дементьева о его беседе с Лукомским. Тот полагал, что «Крымов – фантазер», носится с какими-то миражами гражданской войны, а дела идут совсем неплохо. Тем не менее, Лукомский согласился на передачу корпуса Крымова в состав армии Корнилова. Миссия Дементьева заняла неделю. 25 июня он вернулся в Кишинев. А еще через неделю, 2 июля, Дементьев записал то, что ему сообщил начальник штаба 3-го корпуса генерал Солнышкин: Крымов сам ездил в штаб Юго-Западного фронта, но ему не удалось склонить Корнилова к принятию задуманного плана. Он якобы все еще одержим манией побед над немцами. Сначала «несколько побед на фронте, а уже после этого расправиться с керенщиной и Петроградским Совдепом» [283] . Мы столь обильно цитировали дементьевский дневник не случайно. Это, пожалуй, единственный документ, проливающий какой-то свет на планы «крымовской организации» и, главное, позволяющий уточнить ее место в системе других «прокорниловских» организаций. Если верить дневнику Дементьева, то следует прежде всего признать, что Крымов и его группа были настроены наиболее решительно в смысле «темпа действий». Крымов, как мы видели, склонялся к тому, чтобы «махнуть рукой» на развалившийся фронт, сколотить отборные воинские части и немедленно повернуть их против революционного тыла. «Республиканский центр» да и «Союз офицеров», будучи более «политизированными», проявляли известную осторожность («пассивность», по мнению «крымовцев»), считая необходимым создание определенных условий для решительного контрреволюционного выступления. Крымовская группа, далее, занимала наиболее правый фланг в вопросе о политической системе, которая должна была возникнуть в результате разгрома революции. Большинство ее членов (да и сам Крымов) склонялись к реставрации монархии. «Республиканский центр», «Союз офицеров», а впоследствии и корниловское окружение предпочитали придерживаться лозунга «непредрешения»: сначала военная диктатура, «а там будет видно». Во всяком случае, полной ясности в этом вопросе у них не было. Здесь также, видимо, сказывалась более тесная связь этих двух организаций с правыми политическими кругами Петрограда и Москвы.

283

Там же.