Революция.com. Основы протестной инженерии

Иной стала роль виртуальности и по причине развития глобализации. Глобализация в любом случае на сегодня продвигает западный «пакет», в котором явно присутствуют следующие типы виртуальностей, задаваемых как норма:

• идеология (в виде рынка и демократии);

• массмедиа и масскультура, создающие потоки правильных и неправильных поведенческих моделей;

• западный вариант легитимизации власти как внутри страны, так и за ее пределами.

Каждая из стран, попадающих в это поле, вольно или невольно начинает перестраиваться под иные стандарты. Причем только страны другой культуры (например, восточные) имеют возможность выстраивания зашиты в виде собственных культурных фильтров.

Если Запад работает с другим горизонтом планирования, то и Россия начинает заниматься соответствующим поиском собственных глобальных проектов, что, кстати, полностью относится к сфере виртуальности. Например, поднимается вопрос об отсутствии у России собственных модернизационных проектов: «Пока сохраняется сырьевой тренд российской экономики, все, что мы им можем предложить, – стать тем местом, по которому будут проходить российские газовые и нефтяные трубы в Западную Европу. Неудивительно, что такая альтернатива в их глазах проигрывает даже нескорой и мучительной интеграции в Европейское сообщество» [21]. Вероятно, не привлечет внимания и «новый советский проект» Сергея Кара-Мурзы, хотя бы по причине того, что он будет прочно ассоциироваться с прошлым, а всем свойственно избирать будущее, а не прошлое [22–26].

Виртуальность создается при помощи новых «машин виртуальностей», куда на сегодня можно отнести Интернет. И в Мексике в случае восстания саппатистов, и в Украине Интернет создал зону вне контроля власти, где удерживалась иная интерпретация действительности.

Рифат Шайхутдинов формулирует очень четкое правило: власть получает тот, кто пользуется новыми механизмами ее осуществления и удержания [27]. В их числе он упоминает и технологии, которые используют народ. Власть, с его точки зрения, сама демонстрирует, что она уже «готова» и «созрела». К числу таких сигналов относятся следующие:

• власть начинает искать преемника, подтверждая худшие опасения народа, понимающего, что демократических выборов не будет;

• власть отказывается от применения силы, то есть отказывается от своей основной функции;

• власть приглашает на выборы международных наблюдателей, демонстрируя готовность принять внешнюю легитимность;

• подчинение СМИ государству;

• усиление недоверия бизнеса к власти;

• политтехнологи выкидывают белый флаг.

Во многом все эти сигналы демонстрируют разрушение виртуального образа власти. Власть пытается попасть в новую позицию, выполнять новые функции, но это ей не удается. Потеряв старые функции, она не восполняет их новыми.

Олег Матвейчев подчеркивает принципиальную необучаемость российской власти: «Власть у нас не понимает, как все это делается технологически, поэтому она выводы может сделать, но реально предотвратить не сможет» [28]. Однако киевская ситуация демонстрирует, с нашей точки зрения, и другое: власть не может увидеть угрозу, исходящую от виртуальных «машин», поскольку обладает монополией на машины материальные. Нереальная с точки зрения властей угроза не может привлечь достаточно сил для ее отражения.

При этом принципиальным моментом является то, что власть принимает (в результате разнообразного вида давлений) на себя обязательство: ни в коем случае не применять силу. Власть должна действовать только в рамках «ненасильственных технологий», с которыми идут ее ниспровергатели. В результате образуется вариант «дуэли», при которой второй дуэлянт повторяет вариант оружия первого. С. Телегин акцентирует это смешение в иное пространство для реализации столкновения. «Власть, которая действительно сопротивляется бархатной революции, заведомо не может ее подавить, так что для свержения такой власти требуются совсем иные технологии» [29]. Кстати, это типично стратегическое решение оппозиции: сражаться надо там, где тебя ждет победа.

Возрастание роли виртуальности отражается на всеобъемлющей роли политтехнологов, которые постепенно сместились как в центр успеха, так и в центр скандала и провала. Сегодня Марат Гельман заявляет, что его не интересует украинская политика [30]. При этом он признал авторство столь широко осуждаемых «темников» [31]. Глеб Павловский как еще один российский «фигурант» украинской ситуации говорит следующее: «Революцией» в Киеве все постоянно запугивали друг друга, но всерьез не верили. Это была вообще одна из центральных тем пропаганды с обеих сторон, что отвлекало от оценки ее реальности. Модели, как может выглядеть реально киевская революция, – я не представлял» [32]. Павловский, кстати, возник не только в уголовном деле об отравлении Ющенко, но и в художественном образе как имиджмейкер международного класса П. И. Дловский [33].

В числе создателей киевской виртуальной реальности возникли и две американские фирмы. Одна из них вызвала резкое неприятие, и ей было отказано в правдивости ее претензий [34–35]. Зато о другой вообще не упоминается, что является странным, поскольку именно эта фирма получила премию за лучшую международную кампанию года [36]. Это фирма «Аристотель», основанная в 1983 году и имеющая офисы в Атланте, Лондоне, Сан-Франциско, Торонто и Вашингтоне [37–38].

С. Телегин подчеркнул несовпадение языка власти и общества в современной России, поскольку власть, с его точки зрения, говорит на языке ложных понятий: «общечеловеческие ценности», «возвращение в лоно цивилизации» и так далее [29]. Однако это общее свойство несовпадения языка виртуальностей и языка реальностей. При этом власть тяготеет к языку виртуальностей, а население – к языку реальностей. В результате создается постоянное напряжение между ними, которое, собственно говоря, и должна снимать работа пресс-служб, PR-служб и спин-докторов (см. табл. 27).

Таблица 27

Язык власти и общества в современной России

Между властью и населением все время должен существовать переводчик. В долговременных стратегиях эту роль исполняют кино и телевидение, переводящие интенции власти на язык населения. Сегодня в российском кино, например, просматривается смена героики в сторону поднятия образов разведчиков, контрразведчиков и прочих представителей спецслужб. Все это позволило Виктору Шендеровичу заявить следующее: «Это на самом деле поразительно, но теперь все стремятся создавать легенды и сказки о спецслужбах» [цит. по: 39]. Чтобы быть справедливым, следует упомянуть, что после 11 сентября советник президента Джорджа Буша Кард Роув ехал в Голливуд разговаривать с представителями кинобизнеса, в результате чего образ представителя ПРУ перестал быть столь зловещим.

В результате следует отметить несовпадение двух технологий работы в виртуальном пространстве: технологии расширения и технологии удержания. Их можно представить себе в виде роли миссионера, действующего на новых территориях, и роли стандартного священника со своей постоянной паствой. В первом случае надо принести на новую территорию то, что для них будет контробъектом, противоречащим тому, что было до этого. Во втором случае можно лакировать и лелеять имеющийся виртуальный объект.

Эти два процесса обладают разными характеристиками (см. табл. 28).

Таблица 28

Технологии работы в виртуальном пространстве

В первом случае «священник» идет к «пастве», во втором – на-оборот. Захват власти или удержание власти строятся на этих же принципах: акцент на привлечении новых адептов или акцент на наказании старых адептов. В одном случае нужны еретики, в другом – послушание. Все это требует разного типа поведения и для лидеров этих двух стратегий.