Революция

Купить бы здесь особняк да поселиться самому…

– Федор! – возмутился Друг. – Мы столько воевали с немцами, убивали их, они пытались нас на ноль помножить, а ты намерен привезти сюда Юлию Сергеевну, жить среди них, ходить в церковь, учить детей в германской школе… Ты хорошо подумал?

– Я не могу соотнести этих вот людей, и тех, что были в Гамбурге, с уродами, которые стреляли в нас под Ригой. Конечно, отдаю себе отчет, забреют их в рейхсвер, дадут винтовку и скажут: стреляй-ка в русских! И выстрелят, потому что ордунг. Им неохота загреметь под трибунал. К тому же боятся – ведь русские пальнут и сделают им дырку в пузе.

– Значит, надо сделать так, чтоб им такое не скомандовали.

– Тем более, что мы с тобой знаем, кого для этого следует убрать. Вильгельма. Но до него нам не добраться.

– Ну, как сказать, – не согласился Федор. – Помнишь, Троцкий говорил: Вильгельм сам сунется громить повстанцев, если станет худо? Нам нужно лишь не затесаться среди его потенциальных жертв. Не знаю: выдержит его удар Зеркальный Щит?

– И я не знаю. Поэтому не спешил бы с рандеву. Нам хорошо бы придумать что-то хитрое. Ты помнишь, как развели огневика, испарившего озеро и сдохшего от обычной револьверной пули? Вот что-то вроде этого. Но кайзер наверняка умнее и хитрее. А наступательная магия у нас с тобою так себе…

В таких невеселых разговорах прошел остаток дня, пока экипаж не въехал во двор особняка средней руки. Ворота распахнулись только после настойчивых стуков Ханса рукоятью кнута. Получив расчет, возница недовольно буркнул, что стоило бы добавить, и укатил искать ночлег.

Из революционеров в доме нашелся только Либкнехт. Он Федору едва кивнул. Гипнотизирующим взглядом смотрел на черную трубку телефонического аппарата, висевшую с ним рядом на стене. Два больших бронзовых полушария зуммеров молчали. Раз, не утерпев, Карл схватил трубку и попросил телефонную фройлян связать его с… и отменил звонок.

– Связь есть. Новостей нет, – сообщил он Федору.

– Понятно, – тот расположился в гостиной, поставив саквояж с вещами на софу. – Когда камрад Троцкий сообщил мне этот адрес, я не подозревал, что убежище находится столь далеко от Мюнхена. Без автомотора туда добираться часа четыре!

– За нами пристально следила полиция. Это сейчас события происходят в центре… Вчера ожидали прибытия целой дивизии с севера. С артиллерией.

– Пушки бахали, я слышал, – Федор уселся на софу и перебросил ногу за ногу. – Скажите, Карл, как ведет себя местный князь? Его устраивает, что центральная власть прислала сюда пушки – разбирать Мюнхен по кирпичам?

– Возможно, вы не знаете одну особенность нынешней Баварии, – Либкнехт отлип от телефона и присел рядом. – До войны с Россией бывшим королевством правила большая семья, наследники короля Людвига. Мужчины и даже юноши ее полегли в бою у Даугавы. Осталась лишь вдова, она и правит. Но у нее нет такого политического веса, как у мужа.

– А местная промышленная элита? Банкиры? Класс эксплуататоров?

– Им важнее рабочее восстание подавить.

– Они вызвали войска с артиллерией? – не поверил Федор.

– Не знаю. Мало сведений. Может – да, а может – нет.

Когда уже стемнело, послышалось тарахтение автомобильного движка. За окном мелькнул свет фар. У ворот требовательно запищал клаксон.

«Неужели узнали, где мы прячемся?» – подумал Федор. Он оттеснил оробевшего политика и двинул к выходу, приготовив револьвер, изъятый у германского шпиона. Попасть в руки полиции в первый же день пребывания в Баварии ему совершенно не улыбалось.

– Откройте! Здесь раненые! – раздался очень знакомый голос из-за забора.

Федор сам отодвинул засов и распахнул створки, невзирая на протесты привратника, убежденного, что у камрадов не может быть автотранспорта. Во двор вбежал Юрген Грюн и руками стал показывать водителю автобуса, чтоб заруливал внутрь. Затем разглядел Федора.

– Герр Клаус! Вы с нами? В автобусе раненые! Где фройлян Джулия?

Он был измотан и измучен, в волосах запеклась кровь. Оттого, наверно, у Юргена путались и мысли, и слова.

Федор ничего не ответил, потому что во все глаза смотрел на надпись вдоль борта автобуса: Polizei. Более того, водитель и второй крепкий мужчина были в полицейской форме, с дубинками и револьверами. Они же стали выносить раненых.

– Юрген! Вы угнали у полиции автобус и переоделись в их форму?! – спросил подошедший Либкнехт.

– Нет, камрад. Поверить трудно, но мы теперь заодно против прусских войск. Фрайкор тоже за нас. Спасем революцию! Потом она перекинется в Пруссию и другие земли.

– Только не кричите «рот фронт», не нервируйте союзников, – подсказал Либкнехту Федор.

Как и предполагал Друг, Германская империя начала трещать изнутри.

– Ничего, – вещал он. – Все нормально. Если российское правительство решит, что немцы недостаточно уравновешивают лягушатников, пусть кинут кость пруссакам. Они – самые воинственные и агрессивные среди германцев. В моем мире это называлось «многовекторная политика».

– А по-моему – беспринципность и непорядочность, – огрызнулся Федор.

– Ты прав. Чаще всего именно эти два слова характеризуют внешнюю политику большинства государств, – согласился Друг. – Потом подискутируем. Давай поможем раненым.

Один из полицейских рассказал, что пруссаки захватили северо-восток города. Бьют на поражение, не щадят больницы. Поэтому пострадавших везут подальше от мест боев – туда, где будут создаваться временные лазареты. А то, что здесь находится гнездовье социалистов, полиции известно. Так какие счеты? Всем надо выжить и спасти Баварию… Разберемся после.

По лицу Либкнехта читалось, что обещанное «после» для эксплуататорских классов выдастся не менее жарким, чем эти уличные бои.

Глава 15

В январе Мюнхен принимал чемпионат Европы по канадскому хоккею с шайбой. В том же месяце в Давосе прошел еще один чемпионат, более представительный, по европейскому хоккею с мячом. Друг просил Федора, когда они еще жили в Гамбурге, показать газеты с отчетами. В прежней жизни он смотрел хоккей по телевизору и болел за наших. То есть за россиян, игравших в КХЛ и на чемпионате мира, за легионеров – в американской НХЛ. Федор удивлялся, как столь странная заокеанская забава привлекает к внимание Друга. Но покорно просил газеты у мастера цеха.

На фотографиях из Мюнхена было запечатлено, как крепкие парни в свитерах и широких штанах, на шее – шарф, валтузились по ледяному полю, гоняя клюшками шайбу размером с консервную банку.

А еще там было много снимков Мюнхена – крупного города с солидными четырех- и пятиэтажными домами несколько тяжеловесной архитектуры, обязательно с башенками или круглыми выступающими элементами фасада, чтоб каждый напоминал об английской пословице: мой дом – моя крепость.

Из-за общей массивности строений любой, попадавший в Мюнхен, должен был себя чувствовать пигмеем. Громады соборов и дворцов морально давили. Они казались гигантами, которым достаточно сделать шажок, чтоб от прохожего осталось мокрое место.