Рейз
Шрифт:
Наконец, оторвавшись, я увидела, что лицо Луки выражало шок, заставив мое сердце биться слишком медленно. Но когда его опухшие губы растянулись в счастливой опьяняющей улыбке, я знала, что она отражение моей собственной.
Тяжелая рука Луки потянула меня к себе, и я, свернувшись у него на груди, довольная смотрела на сверкающие воды.
— Как я уже сказал... мы одно целое, — подтвердил Лука мои собственные мысли.
Я знала, прямо тогда и там, что
***
— Киса? — женский голос с сильным акцентом позвал меня справа. Откинувшись на деревянную скамью и вытерев слезы, вызванные воспоминаниями, я увидела маму Луки. Она тоже была одета в черное, традиционный цвет траура. Не прошло ни дня за двенадцать лет, чтобы мама Луки не носила черный.
Поднявшись, я улыбнулась маме Толстого и обняла ее.
— Как ты, мама?
Ее карие глаза — те же глаза, что и у Луки — посмотрели на распятого Христа, и она пожала плечами.
— Сегодня очень тяжелый день, моя девочка.
Мой желудок упал, и я кивнула головой, не в силах говорить без слез. Талия присоединилась к нам на скамье, и я увидела ее красные глаза. Она едва могла встретиться со мной взглядом. Сегодня был наш общий кошмар.
— Сегодня ему было бы 26, — добавила мама Толстого. Слезы, которые я удерживала, наконец, потекли по моему лицу.
Мама Толстого протянула руку и схватила мою.
— Вы двое были бы женаты и, возможно, я была бы уже бабушкой. — Она посмотрела на меня и добавила: — Он бы любил тебя всю жизнь. Вы бы выглядели так красиво в день свадьбы, и мой Лука выглядел бы так красиво в смокинге. Твоя мама улыбнулась бы с небес в тот день, Киса. Ее сердце переживало за вас двоих, произносящих свои клятвы перед Богом.
Представив картину, нарисованную мамой Толстого, мне как будто воткнули кинжал в сердце. Она сжала руки, чтобы привлечь мое внимание, когда я уже была готова отвернуться, слишком расстроенная тем, что она сказала.
Я смотрела в ее напряженные карие глаза, когда она сильно сжала мои руки и сказала:
— Он не делал этого, Киса. Он бы не убил твоего Родиона. Мой мальчик, родившийся любить, не забрал бы жизнь своего лучшего друга. Его оклеветали. Глубоко внутри ты это знаешь.
Я склонила голову, слезы вовсю текли по лицу. Я верила ее словам, но до сих пор помнила остекленевший взгляд Родиона, раненый Алик в больнице.
— Мама, перестань, — сказала Талия, прерывая заявление ее мамы о потерянном сыне. Талия обошла ее и поцеловала меня в щеку. Обняв за шею свою маму, Талия вывела женщину из церкви, оставив меня в одиночестве посреди богатой комнаты, все глаза святых глядели на меня сверху вниз, наблюдая за моим отчаянием.
— Киса? — спросил Отец Хрущев, и я бросила взгляд в заднюю часть комнаты. — Ты по-прежнему хочешь присоединиться к нам в грузовике?
Вздохнув от облегчения, что отец Хрущев нашел для меня дело, я повернулась и направилась к выходу из церкви. Повернувшись еще раз, чтобы посмотреть на алтарь, прошептала:
— Да благословит Бог твою душу, Лука... Я люблю тебя, любовь моя, любовь моя... Я знаю, что была создана для тебя... Мы — половинки одного
целого... ты был частью моего сердца...7 глава
— Киса, оставайся в машине. Прошлой ночью ты уже была уже на улице. В грузовике безопасно, оставайся сегодня тут, — сказал Отец Хрущев, когда я расстегнула ремень и мной овладела паника.
— Если можно, Отец, я бы хотела выйти. Мне нужен свежий воздух.
Отец Хрущев сочувственно улыбнулся. Он верил, что это было из-за дня рождения Луки. Признаться, отчасти это было так, но я не могла лгать себе. Я снова хотела увидеть того человека — моего защитника.
Бездомного...
Закрыв глаза, я встрепенулась. Я потеряла свой чертов разум!
Мне пришлось застегнуть кожаную куртку поверх черного платья, потом я вышла на улицу. Было жарко, но, если на мне не будет куртки, Алик подумает, что оставляю на виду слишком много кожи.
Павел бросил мне усталую улыбку.
— Вернулась к нам, Киса?
Я пожала плечами, затем помогла одному из волонтеров выгрузить пакеты помощи на улицу. Когда все было разложено, я взяла свои пакеты и направилась на восток, где в прошлый раз видела человека, сидящего на улице.
Проходя мимо трех бездомных людей — двух мужчин и одной женщины — я быстро отдала пакеты, завернула за угол к следующему блоку, молясь увидеть человека, сидящего на корточках.
Сделав глубокий вдох, свернула на улицу, в самом дальнем и темном углу я увидела большую тень и стеклянную банку, сверкающую от близлежащего фонаря.
Мое сердце забилось, будто я пробежала чертов Нью-Йоркский марафон. Проверив, что поблизости нет никаких признаков опасности, я бесшумно встала прямо перед мужчиной, его темно-серый свитер на месте, капюшон надвинут на глаза, тело неподвижно, как камень. В банке лежали монеты и немного бумажных денег, которые заполнили ее наполовину.
Как и в прошлую ночь, я была поражена. На этот раз его положение позволило мне реально оценить его внешний вид. Он был большой, спортивный, немного больше, чем Алик. Его черные тренировочные брюки были покрыты грязью, и при ближайшем рассмотрении, я заметила, что руки покрыты мозолями, засохшая кровь четко виднелась на коже.
— При... привет? — удалось мне спросить, хотя мой голос дрожал, как осиновый лист в бурю.
Он не двигался. Он выглядел так, что едва дышал.
Мне захотелось, чтобы он поднял голову. Я хотела, чтобы он снял толстый серый материал капюшона и посмотрел на меня. Я должна была напомнить ему о прошлой ночи. Что-то в глубине души толкнуло меня узнать его имя... хоть что-нибудь.
Но он ничего не сделал.
Обернувшись по сторонам, я не заметила ни одного движения, вокруг было тихо. Потом медленно наклонилась, с осторожностью, не отрывая взгляд от мужчины. Он не дрогнул. На какое-то время, мне показалось, что он глухой. Будто бы любой шум, что я воспроизводила, он не замечал.
— Извини? Ты в порядке? — спросила я, затаив дыхание и ожидая его ответной реакции.
Ничего.
Я приблизилась.
— Я с церковью. Ты спас меня прошлой ночью. Помнишь? Тебе что-нибудь нужно? Больше еды, одеял? Не мог бы ты, пожалуйста, поговорить со мной?