Режим бога (Последний шаг)

— Здравствуй, Эфимия! — в тон ей ответил Луис. — Ну ты и забралась — я прошел всю набережную!

Девушка смотрела на него и ощущала что-то необычное, как будто за считанные дни повзрослела и стала относиться ко всему с той серьезностью, которая никогда прежде не была присуща ее легкомысленному нраву. Куда делось то бездумное кокетство и полудетское самодовольное хвастовство — мол, вот какой у меня красивый парень, одна из лучших игрушек среди всех, которыми я когда-либо обладала! Взвешенное, глубокое чувство шевельнулось в душе при виде его искристых глаз, на дно которых нырнуло весеннее солнце. Она смотрела на него, словно видела впервые, но знала давно. Смотрела так, точно сама стала другим человеком. А Луис был прежним: все те же длинные светло-русые волосы при темных ресницах и бровях, чуть асимметричное лицо, улыбка — то ли застенчивая, то ли озорная…

— Что-то не так? — нарушая затянувшуюся паузу, спросил он.

А она уже знала, чего хочет, и смотрела серьезно, испытующе.

— Все так, — Эфимия обрисовала пальцем его губы.

— Кстати, почему это ты сидишь на камне? Лето тебе, что ли?

— Ох, только без назиданий! На сегодня мне хватило папочки с мамочкой.

— А ну слезай!

Луис стащил ее с тумбы и покружил на руках. Эфимия почувствовала себя уютно, как в гнездышке, и плотнее прижалась к его груди.

— Ты сегодня какая-то странная.

— Потому что я соскучилась.

— Я тоже. Что там, в Москве?

— Дед снова приглашал меня на свою работу. Они занимаются такими странными вещами… Он дал мне послушать запись «крика» ДНК. Говорит, они хотят установить связь между трансдематериализацией и внетелесным опытом…

— Каким опытом?

— Внетелесным. Пока этот опыт доступен только Эфию — помнишь его, Лу?

— Конечно! Он со мной играл в детстве и еще так смешно говорил…

— Сейчас он говорит уже совсем чисто, а характер у него все тот же. Да, насчет трансдематериализатора… Папа меня не пустил.

Юноша засмеялся:

— А мама предупреждала, что так и будет. Она знает его лучше нас с тобой.

— Может, тогда она попробует поговорить с ним? На правах давней подруги?

— Бесполезно. Она знала, что мы ее об этом попросим, и посоветовала не напрягаться. В этом вопросе твой папа непреклонен. А что это ты читала?

— М-м-м… неважно!

Эфимия тут же закопошилась в его руках и спрыгнула на землю.

— Стоп!

— Да ничего я не читала! — она бросилась наутек.

— Стой! — он догнал ее, ухватил за краешек пальто и снова сгреб в объятия. — Ну-ка рассказывай!

— А-а-а! Не щекочи! — Эфимия извивалась в приступах смеха. — Я боюсь щекотки!

— Что читала?

— Я фильм смотрела.

— Не ври, у тебя синим светилось, — Луис поднял ее руку с браслетом на кисти.

Эфимия улучила момент и вырвалась. Петляя, они помчали к парку на третьем ярусе, и он нарочно поддавался ей, делая вид, будто не может догнать, но стоило им вылететь на зеленый газон, девушка была настигнута одним рывком. Хохоча, оба покатились по траве.

— Не смей щекотать! — Эфимия предупредительно выставила палец, и Луис тут же подмял ее под себя.

— Мне нравится твой смех.

А ей нравилось его тепло, его головокружительная близость и игра, которую можно было повернуть в любую сторону.

Со стороны реки дунул прохладный ветер, взъерошив кроны старых тисов над ними. Эфимия облизнула губы и потянула Луиса к себе, а потом задохнулась от жаркого и жадного поцелуя. Пусть, пусть все будет не так, как тогда. Пусть исправится ошибка, от которой остался отголосок, но не было памяти!

— Лу, поехали? — шепнула она.

Он понял, немного удивился, но встал, протянул Эфимии руку и отряхнул ее пальто от мелких веточек и листиков. И они побежали к нему домой, где она была тысячу раз, но с этой целью — впервые. Они бежали, подгоняемые весенним безумием, полные сил и безудержного желания растратить их — догоняя друг друга, вопя от дурацкого, необъяснимого восторга, пугая встречных прохожих, которые потом еще долго оглядывались на них, сдерживая скулящих от радости собак.

— Ты сегодня ужасно странная! — признался Луис, открывая дверь. — Я люблю тебя.

Она вспыхнула от его первого признания, вывернулась и помчалась наверх, в комнату.

— Я соскучилась по тебе.

— Ты повзрослела.

Они бухнулись на пол возле декоративного камина, уже не то балуясь, не то всерьез лаская друг друга.

— Мне кажется, что по своей глупости или трусости однажды я едва не потеряла самое важное. Может, самое важное в моей жизни. Теперь я поступлю иначе — так, как хотела тогда, но не решилась… Я должна была сделать это, должна — и все изменилось бы для тебя. А я струсила… оглянулась на чужое мнение…

— Я не понимаю, о чем ты говоришь…

— Это неважно. Не думай об этом! Я все исправлю! — лихорадочно шептала Эфимия, освобождаясь от одежды и словно впервые оглядывая сверху собственное тело с загорелой ровной кожей, бледно-розовыми бутонами нежной, еще по-девичьи острой груди, ямкой пупка на бархатистом животе. — Я все исправлю!

Луис коснулся ее и уже не смог удержаться, да она бы и не позволила ему отступить. Вместо нее с ним была женщина, знающая свои желания и умеющая с ними ладить. Она видела, что сначала он изумился, а потом забыл об этом думать, охваченный лихорадочным сосредоточением на ней и только на ней. Краткий миг боли сменился сладкой истомой, и та лишь нарастала, отодвигая все лишнее, обнажая сердцевину сути. Кажется, за те долгие часы они опустошили друг друга до дна в своем безумном притяжении и борьбе…

А потом они просто лениво валялись на ковре и болтали.

— Красивый камин… Мне всегда было жалко, что он не настоящий… — сказала Эфимия, с удивлением прислушиваясь к собственным чувствам. Луис стал ей в миллион раз ближе, она не могла спокойно думать ни о чем, что было связано с ним, но ее поражало то, как у нее получилось быть такой… уверенной? Ведь по секрету многие более опытные подруги говорили ей, что первый опыт — это ужас-ужас, и хочется убежать, и хочется спрятаться в шкаф. А ей хотелось прижиматься к Луису, целовать его и дурашливо говорить всякую ерунду — всё как и прежде, только теперь чуть-чуть иначе, без того ограничения, порождавшего натянутость. Сейчас они могли обсуждать вообще все на свете и не краснеть.

— А ты много видела настоящих каминов?

— В Сан-Марино у дедушки с бабушкой — настоящий. Знаешь, как прикольно? Они разжигают его настоящей древесиной, он немножко закопченный вот тут, над топкой… Слушай, вот посмотри на окно!

— Угу, и что там?

— У тебя на фоне окна перед глазами никогда не плавают причудливые узоры?

— А-э-э… т-такие прозрачные кружочки с точками? Иногда они собираются в гирлянды…

— Да! Да! Как думаешь, что это такое?

— Не знаю. Может, ворсинки, пылинки. Я не задумывался, пока ты не спросила.