Режимный апокалипсис

— Это упал болид, — негромко произнес он подсевшим голосом. К горлу подкатил сухой спазм, и, стараясь справиться с ним, Афанасий сдавленно сглотнул. — Он всегда больших размеров и может весить тысячи килограммов.

— Болид? — удивилась женщина, продолжая смотреть на него снизу вверх. Женская невесомая рука слегка коснулась его ладони, приласкав. — Было светло как днем.

— Да. Я видел…

— Говорят, это скверная примета.

— Не знаю…

Разве думал он двадцать лет назад о том, что увлечение астрономией поможет ему в соблазнении красивой женщины.

Хозяйка смотрела на него широко открытыми глазами. Похоже, что астрономия проняла ее не на шутку. Покровский всегда знал, что это очень интересная наука, но вот только никогда не подозревал, что она может быть и весьма эротичной.

— Проходи в дом, — негромко и просто произнесла Кристина. — Нас могут увидеть.

Афанасий не возражал. Прикрыл за собой дверь и задвинул ее на щеколду. Так, на всякий случай… Даже сейчас, оставшись в темном коридоре, он видел ее горящие и слегка повлажневшие глаза.

— Пойдем, — потянула она его за руку. — Я тебя все ждала, а ты не решаешься.

Прошли в прохладную горницу, по стенам которой были развешаны фотографии. На одной из них Афанасий узнал начальника колонии.

— Извини меня за вопрос… Может, это некстати… В каких ты отношениях с Евдокимовым?

— Надеюсь, что в хороших, — слегка улыбнулась Кристина. — Он мой старший брат. Паша меня все время опекал… Даже сейчас это делает, хотя я уже стала большой девочкой и совершенно не нуждаюсь в его заботе. Мы рано остались без родителей, он мне был и за отца, и за мать.

— Понимаю…

— А ты нерешительный, — прижалась она к Афанасию всем телом, и он, ощутив плавную линию ее бедер, невольно сглотнул, осторожно распахнул ее халат, некоторое время полюбовался ее стройным, почти девичьим телом, а потом, принявшись расстегивать рубашку, пробормотал:

— Разве что с женщинами.

Людмила пришла на следующий день. Перешагнув порог, тюкнула мужа в щеку и, воткнув небольшой букет гвоздик, что держала в руке, в хрустальную вазу, просто сообщила:

— Купила на рынке. — Посмотрев на смурного Шашкова, продолжила: — А ты чего такой невеселый? Случилось что-то?

Людмилу Степан Федорович любил. Возможно, даже больше, чем она того заслуживает. Безо всякого мужского эгоизма считал, что она имеет право на какие-то небольшие собственные секреты, единственное, чего он не мог терпеть, так это ложь.

«И угораздило жениться на молодой, чтобы беспрестанно изводиться ревностью!» — в досаде подумал Шашков.

Прежде Людмила работала в секретариате, и до смерти жены он ее совершенно не замечал, даже не знал, как ее зовут. Впрочем, как и других женщин. Но потом, оставшись в одиночестве, затосковал. Правда, у него была дочь, но она, уже в статусе замужней женщины, наведывалась к нему довольно-таки редко, и ее всегда незапланированное появление лишь подчеркивало его одиночество и болезненно напоминало об ушедшей супруге.

С тоской, переламывающей его изнутри, следовало что-то делать, иначе можно было сойти с ума. Поэтому через два года после смерти жены он женился на женщине, которая была рядом с ним, на Людмиле. Тогда ему казалось, что он, наконец, нашел дом и долгожданный покой, но теперь что-то подсказывало ему, что он поторопился в своем выборе. Последний год в их семейных отношениях выдался особенно напряженным. Или ему это только казалось?

— Ты написала, что отправишься к маме, будто бы она болеет, — произнес Шашков, пытаясь разглядеть в девичьих глазах фальшь. Но они смотрели на него ясно и напоминали летний рассвет.

— Да, и что? — удивленно спросила Людмила.

— Валентина Ивановна приходила…

Она поправила цветы в вазе.

— Я знаю… Слава богу, что мама поправилась. Просто мы с ней не согласовали время. Так ты меня ревнуешь, что ли? А ну, посмотри на меня… Ревнуешь! Признавайся!

Шашков невольно улыбнулся. Вот все и прояснилось. А он все это время терзался неизвестностью, выкурив за ночь две пачки сигарет.

— Совсем нет… Я просто очень переживал за тебя. Ведь с тобой могло что-то случиться, и телефон у тебя отключен, я не мог дозвониться.

— Он разрядился, вот и все! Что-то у тебя лицо серое, — притронулась прохладной ладонью к его щеке Людмила. — Как ты спал?

Ответить Шашков не успел — пронзительно зазвонил телефон. Посмотрев на номер, он бодро ответил:

— Слушаю.

— Степан Федорович?

— Он самый.

— Здравствуйте, Степан Федорович. Это Головлев звонит, из администрации президента.

— Здравствуйте, Игорь Петрович.

— У вас все в порядке?

Шашков насторожился: с чего это вдруг такой вопрос?

— Грех жаловаться, — обескураженно протянул он.

— Тут вот какое дело… У нас есть информация, что где-то у южных берегов Камчатки находится корабль с очень опасным грузом, оставшийся еще со времен Второй мировой войны. Его нужно срочно отыскать.

— Что в нем? Химическое оружие?

На какое-то время в трубке повисла недолгая пауза.

— Нет, по нашим данным, атомная бомба.

— Что?! — невольно вырвалось у генерала. Очень было похоже на глуповатый розыгрыш, но чиновники из администрации президента к шуткам не склонны.

— Именно так.

— Но как она там оказалась, тем более со времен Второй мировой войны? Это просто невозможно! Что-то я не совсем понимаю.

Будто бы угадав мысли Шашкова, абонент продолжил:

— Нам не до шуток. Информация достоверная. Сегодня вы получите от нас соответствующие инструкции, как действовать в случае обнаружения груза, но уже через пять минут после моего звонка вы должны создать оперативную группу и приступать к поиску бомбы.

— Будет письменный приказ?

— Не переживайте, будет, — хмыкнул Головлев.

— Вас понял, сделаю все, что нужно.

— Держите нас в курсе.

— Конечно.

Генерал сунул трубку в карман.

— Что-то случилось? — встревоженно спросила Людмила.

— Нет, все в порядке, — попытался улыбнуться Шашков. Получилось тускло, но сейчас не до лицедейства. — Просто мне нужно идти. Пока, малыш. — Он поцеловал жену и тотчас вышел за порог, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Людмила обреченно села на стул. Поговорить с мужем не удалось. А ведь какой-то час назад она была настроена весьма решительно, но с каждым шагом, приближавшим ее к дому, чувствовала, как смелость стремительно угасает, пока, наконец, не испарилась вовсе. Что же ей помешало? Может быть, его красивые грустные глаза, взиравшие на нее с такой любовью? Ведь ни один мужчина на свете не смотрел на нее так, как это делает Степан.