Резидент

Видимо, на его лице отобразились какие-то перемены, не ускользнувшие от внимания подполковника, и тот, заметно воодушевившись, спросил, буравя Романцева острым пронзительным взглядом:

– Так о чем все-таки молчим, товарищ капитан?

– Помню я его, – глухо ответил Тимофей.

– Слышу в вашем голосе какое-то пренебрежение, товарищ капитан. И это к политруку? Ой, не порядок!

– У меня нет пренебрежения к политруку… Есть только брезгливость к дрянному человеку.

– Ах, вот как! Так где вы с ним повстречались? – напирал подполковник.

– Политрук Заварухин прибился к нашему отряду, когда мы выходили из окружения под Киевом.

– Кто был командиром отряда?

– Я взял командование на себя.

– Сколько бойцов было в вашем отряде?

– Сначала пятьдесят три бойца, потом меньше…

– Как прошла проверка, когда вы вышли из окружения?

– Из окружения мы выходили со своим оружием и документами. Проверить нас было несложно.

– В чем состояла причина вашего конфликта с политруком Заварухиным?

– Политрук пытался взять командование отрядом на себя.

– Почему?

– Заварухин отчего-то посчитал, что является более опытным командиром. К тому же он был старше по званию. Но бойцы отказывались его слушаться.

– И что было потом?

– Он стал требовать от меня, чтобы я приказал красноармейцам подчиняться ему. Я отказался.

– Почему?

– Они ему не доверяли. Ведь окружение – это не плац, где строевым шагом нужно ходить! Вся дисциплина на личном авторитете держалась.

– Хм, занятная вырисовывается история. А что конкретно вы ему ответили?

– Честно?

– Хотелось бы, как на духу! – заулыбался Кондратьев.

– Послал его «по матушке»!

– Примерно так я и подумал… Как-то непочтительно, что ли, получилось. Почему же вы решили его проигнорировать?

– Какой он командир, мне неизвестно, но я не имел права доверять жизнь своих бойцов и свою лично… извините меня за подробности… какому-то капризному человечишке.

– Как же он отреагировал?

– Сказал, что не простит мне неподчинения и обязательно доложит куда следует.

– А ведь он и доложил.

– Нисколько не сомневался и ждал последствий… Только непонятно, почему об этом вспомнили через столько времени?

– Видно, не сочли нужным… Я же вижу ситуацию совершенно иначе. Хотя в вашем личном деле эта ситуация отражена. Тут может и трибуналом закончиться.

– Это уже зависит не от меня… Во всяком случае, я вывел бойцов живыми из окружения, – хмыкнул Романцев и добавил: – Значит, я не ошибался в своих оценках… Вот она, благодарность от политрука Заварухина за то, что я вывел его живым.

Подполковник Кондратьев выглядел серьезным, от прежнего балагура, каковым он хотел выглядеть в начале разговора, не осталось и следа:

– А спросил я об этом деле вот почему… Политрук Заварухин считает себя правым и продолжает писать жалобы о вашем недостойном поведении, об игнорировании приказов вышестоящих командиров, а также о ведении вами антисоветской агитации. – Полковник выждал паузу. Лицо капитана Романцева окаменело. Заявление было серьезным. – Меня попросили еще раз проверить ваше дело, в особенности этот случай, и дать подобающую оценку произошедшему… Я досконально изучил ваше личное дело, и вот что я хочу вам сказать… Никакой антисоветской агитации я не нашел. Бойцы, которых вы вывели из окружения, подтверждают это. Для политрука ответы красноармейцев – большой минус в личном деле… Своими необоснованными заявлениями он попытался ввести военную контрразведку в заблуждение. Особый отдел также довольно серьезно пообщался с бойцами, которых вы вывели из окружения. Они все за вас горой! А вот о политруке Заварухине отзывались с большой неприязнью. Чем же вы так подкупили бойцов? – неожиданно широко улыбнулся Кондратьев.

– Я не знаю, что они говорили, но медом я их точно не потчевал. Да и меда там не было… Наоборот, держал бойцов в строгости, лишнего не позволял. В армии, а тем более на фронте, без этого нельзя.

– Про вашу строгость мне тоже известно, поговорим об этом попозже… Ну, а сами-то что вы думаете, почему они о вас так хорошо отзывались?

– Возможно, благодарны за то, что удалось выйти живыми из окружения… Правда, вывести удалось не всех. Были серьезные столкновения с немцами.

– Я читал ваши объяснительные, – вновь заговорил официальным тоном подполковник. – Надо сказать, довольно увлекательное чтение, но в них вы рассказали далеко не все.

– И что же именно я упустил?

– Капитана Рогова помните?

– Помню, – негромко произнес Романцев.

…Капитан Рогов прибился к его группе с двумя бойцами сразу после окружения. О себе он рассказал немного и очень неохотно: воевал в сто сороковой стрелковой дивизии на должности командира батальона. Под Уманью дивизия была разбита танковой колонной и рассеяна, а сам он, получив серьезную контузию, долго пролежал в беспамятстве. А когда пришел в себя, попытался выйти к своим; шел ночью, чтобы не быть обнаруженным. Несмотря на офицерские погоны, он безоговорочно принял командование Романцева. Но однажды к Тимофею подошел старшина с обожженным лицом и посоветовал присмотреться к Рогову.

– А в чем дело? – удивившись, спросил капитан.

– Фотографию я у него видел, а на ней здания немецкие, и не по-нашему на них написано.

– Это все?

– Нет, не все. На этих фотографиях дети. Уж больно он смотрел на них любовно, я по взгляду понял, что они его. А еще он от нашего табачка морду ворочает.

– Так, может, он не курящий, – усмехнулся тогда Романцев.

– Курящий он, – убежденно заверил старшина. – Вот только, когда закуривает, всегда в сторонке садится.

– И почему, по-твоему?

– А потому, что дым от этого табачка у него не наш, а немецкий! Я такой дым сроду не нюхал. Вы бы его допросили, товарищ старший лейтенант, ой, не нравится он нам! Честно вам скажу, мы тут решили, что примем свое решение… правильное! Вы уж не обессудьте, товарищ старший лейтенант, боимся, как бы под пули нас не завел.

– Пойдем, посмотрим, – сказал Тимофей.

Капитан Рогов сидел немного в стороне от остальных бойцов. При приближении Романцева и старшины его лицо слегка напряглось. Или все-таки показалось?

– Вы коммунист? – спросил Романцев.

– Как и всякий настоящий офицер, – спокойно отреагировал Рогов.

– Покажите ваш партийный билет.

– Вы его уже смотрели.

– Нет, я смотрел ваш военный билет.

Вопрос о партийном билете был задан не случайно: в случае пленения при первом же обыске обладателя партийного билета немцы расстреливали без промедления. Так что, оказавшись в окружении, многие избавлялись от партийного и комсомольского билетов, как от неминуемого смертного приговора. Берегли только настоящие коммунисты, такая уж была обстановка.