Ричард Длинные Руки – барон

Горы за ночь потихоньку приблизились, теперь вижу, насколько древние, уже и не горы, а медленно выветривающиеся исполинские комья глины. Слоистые, каждый слой как будто некий гигантский ребенок накладывал отдельно, дожидаясь, когда предыдущие застынут. Всем нутром я ощутил, что до этого момента я, оказывается, древних гор никогда не видел. В сравнении с этими и Уральские такие же молодые, как и Гималаи, а эти выветриваются и разрушаются дождями сотни миллионов, если не миллиарды лет.

На этих горах, хоть они уже и не горы, а скорее холмы, ничего не растет, как на глине. То ли потому, что ветры и дожди смывают, то ли потому, что эта почва еще с тех времен, когда никакой жизни не существовало, и потому никакие корни не могут получить даже крупицу того, чем живут.

Но Эбергард железной рукой направил отряд мимо, там зелень и кусты, однако дорога все поднимается, воздух по-горному чище и холоднее. Наконец протоптанность заузилась настолько, что едем по одному, а с обеих сторон появились настоящие дубы, а когда кончился дубровник, пошли ясени и клены, что вообще пробовали заступить дорогу. Но когда мы поднялись еще выше, мир потемнел от обилия осин, дорожка превратилась в тропку, что уже не владеет ситуацией, а сама подстраивается даже под желания деревьев: трусливо петляет, угодливо подныривает под тяжелые угрюмые ветви.

Сэр Смит ехал впереди, я услышал его радостный вопль. Тропка снова расширилась, даже превратилась в дорогу за счет того, что в нее влились еще две такие же, а впереди массивный четырехугольный камень размером с охотничью избушку, серый, но с неприятным металлическим блеском. Вообще-то я люблю блеск металла, но когда блестит сам металл, а не рыбья чешуя, перья птицы или вот камень, который должен блестеть… иначе.

Брат Кадфаэль пустил мула вскачь, мы видели, как он соскочил на землю и припал к камню.

– Что за… – пробормотал сэр Смит.

Присмотревшись, я различил, что камень покрыт письменами, а когда Зайчик подошел ближе, я сообразил, что знаки совершенно непонятны. Брат Кадфаэль что-то бормотал, суетливо щупал глубоко процарапанные канавки, крутил головой. Я выждал, поинтересовался:

– Что там хоть написано?

– Брат паладин, сие тайна великая есмь! Я сказал разочарованно:

– Мне показалось, что ты почти читаешь.

– Мне тоже так показалось, – признался брат Кадфаэль. – Братья из монастыря Святого Бенедикта снабдили меня примерным ключом… но все равно смысл ускользает от меня…

Я вздохнул.

– Надо ехать. Кончай лапать, а то сотрешь. Даже самый крепкий гранит стирается, брат.

Он с великой неохотой снова сел на мула, мы тронулись в путь. Кадфаэль оглянулся, вздохнул.

– Кто знает, что за великие тайны там запечатлены…

– Наверное, – согласился я. – Все-таки столько старались, чтобы так много выдолбить значков, и нигде не перепутать…

Он с удивлением посмотрел на меня.

– Брат паладин, вы разве не знали?

– Чего? – спросил я с подозрением.

– Никто не выдалбливал! Это было бы крайне… глупо. К тому же если рука чуть дрогнет или молотком не по зубилу – то значок будет испорчен… или превратится в нечто другое. Нет, брат паладин, это делается проще. Берут ком сырой глины, выравнивают вот так края, а затем пишут все, что нужно. После этого младший из колдунов произносит простейшее заклинание Камня, и вот перед нами уже неразрушимый гранит, что крепче стали, но, в отличие от стали, не поддается времени…

– А-а, – сказал я обалдело, – вот как… Что ж я не подумал о такой простой вещи! Ну да, конечно, тогда да, все ясно. Но в свете такой мудрости не думаю, что на том камне что-то мудрое. Скорее всего то же самое, что и на стелах Ашурбанипала: сколько городов пожег и разорил, сколько тысяч врагов обезглавил, а сколько утопил или увел в плен…

Зайчик тревожно фыркнул, уши задвигались, я чувствовал, как ловит пока неслышимые мне звуки. Легкий холодок пробежал по телу, а на затылке зашевелились волосы. Тревога вошла, как стрела в мягкую глину, но засела, словно в плотном дереве. Я вертел головой, пытаясь определить, где опасность, с какой стороны нападут, но зло в самом воздухе, в скалах, нависающих над дорогой, в камне под ногами, словно те страшные удары, которыми обменивались Великие Маги в минувшую тысячи лет тому войну, нанесли незаживающие раны, и земная плоть стонет от боли и кипит ненавистью, замечая на себе существ, которые так тяжело ее ранили.

Кадфаэль вскрикнул:

– В небе!

В нашу сторону быстро неслись, постепенно снижаясь, огромные птицы с крупными головами на длинных шеях.

Сэр Смит воскликнул:

– Вот как нужен в отряде монах! У них глаза к Господу…

Я схватился за лук, птицы сделали над нами полукруг, я торопливо выпустил несколько стрел. Над головами поднялся дикий крик, кони дрожали и шарахались, впереди на дорогу рухнуло тело крупной ящерицы, наподобие варана, но с широкими и плотными крыльями из серой кожи. Варан хрипел и пытался достать кончик стрелы, что торчит из бока.

Еще два крылатых чудовища грохнулись, ломая придорожные кустарники, а третье обрушилось прямо на головы рыцарей, распугав коней.

Птицы тут же поднялись выше, злобно каркали визгливыми, скрипучими голосами, ходили над нами кругами, но ни одна не решалась опуститься ниже.

Сэр Смит крикнул:

– Хорошо, что тупые!..

– А что бы могли? – спросил Мемель.

– Любой камень с хорошей высоты пробьет любую голову.

Я оглядывался, привстав в стременах, увидел в дальней стене ущелья темные отверстия.

– В укрытие, – крикнул я громко. – Там сумеем спрятаться.

Эбергард спросил раздраженно:

– И дождемся, когда настигнет погоня?

– Я так далеко не заглядываю, – огрызнулся я. – Сэр Смит, Кадфаэль!.. За мной.

Повернув Зайчика, я услышал стук копыт коня Смита и мула Кадфаэля, а чуть погодя – слитный гул скачущего отряда, где и топот, и позвякивание железа доспехов, и шуршание кожаных ремней, сбруи.

Высокая стена загородила солнце и половину неба, а затем надвинулась с грохотом копыт. Впереди сверкающая фигурка Дилана отчаянно размахивала руками у входа в просторную пещеру.

Сэр Смит и Кадфаэль въехали первыми, за ними с нерешительностью рыцари, поглядывая на Эбергарда, но тот смолчал. Я держал лук наготове, выстрелил пару раз, но птицы держались настороже, я отступил наконец к зияющему пролому, взглянул в последний раз на синее небо.

– Зайчик, – сказал я, – давай за всеми.

На меня посматривали с подозрением. Я сам чувствовал себя как на иголках, осмотрел пещеру: огромная, как будто мы на конях въехали в гигантский кафедральный собор, только вместо летающих ангелов на своде смутно проступают в полутьме белые длинные зубы сталактитов.