Ричард Длинные Руки - принц-регент

— Потому что узколобый догматик, — горячо сказал Жильберт. — Церковные догматы заслонили ему все, что происходит в монастыре!

— А мелочи нужно отбрасывать, — пояснил я. — Он зрит в корень, потому он с нами. Хотя, конечно, сам об этом еще не догадывается.

— Какой корень? — спросил Жильберт обалдело.

— Свой корень, — ответил я. — Но это ничего, это нормально, он же мыслящий человек, потому ничего другого не видит и не желает знать, кроме своего мнения. Когда мы покажем ему свои корни, он наверняка пересмотрит свои ошибочные взгляды. Вы же знаете, что все взгляды, которые не наши, ошибочны. И даже неверны по определению.

Гвальберт проговорил с подозрением:

— А с чего он вдруг пересмотрит?..

— Мы предъявим ему такое, — пообещал я, — против чего он устоять не сможет!

— А… что?

— Пока не знаю, — ответил я с оптимизмом, — и даже не представляю! Но мы обыщем и предъявим. Надо верить в светлое будущее всего прогрессивного человечества, в авангарде которого с песней шагаем мы!

— С молитвой? — переспросил брат Жильберт нерешительно.

— Ну да, — сказал я удивленно. — А я как сказал? Разве молитва — не наша любимая песня? Я такие боевые молитвы знаю, даже маршевые под рев труб, вздрогнете! От ликования, конечно.

Издали донеслось густое протяжное пение, полное скорби и печали. Все умолкли, повернулись в ту сторону. Из крыла, где кельи монахов, медленно шествует колонна монахов.

Четверо монахов с надвинутыми на лица капюшонами несут простой и даже не окрашенный гроб. Первым за ним идет отец Аширвуд, в правой руке кадило, которым помахивает с размеренностью механизма, следом престарелый отец Хайгелорх опирается на трость при каждом шаге, его почтительно поддерживает под руку брат молодой монах и тоже старается идти в ногу мелкими семенящими шажками.

Я остановился, смиренно опустив голову, гроб пронесли мимо, я слышал удаляющийся голос отца Аширвуда:

— Господь наш милосердный, мы молим за брата Шелестини, что умер без отпущения грехов…

— Ибо пал в неравной битве в борьбе со злом, — добавил кто-то.

— Не забудь о нем, — сказал третий, — и позаботься о его душе, она того заслужила.

Гроб пронесли мимо входа в главный зал для общих молитв, где у порога уже ждут в торжественном молчании аббат Бенедарий, приор с помощниками, келарь и прочие должностные чины монастыря.

Отец Бенедарий, как настоятель всего монастыря, одной рукой прижимая к груди Библию, другой медленно и торжественно перекрестил гроб. Лица у всех суровые и сосредоточенные: прошли века с тех пор, как врагу удавалось пробираться в сам монастырь, и вот он, грозный час, наступил снова.

— Во имя Господа, — сказал отец Бенедарий слабым голосом и перекрестил гроб еще раз. — Милостивого и Всемогущего.

Монахи ответил в один голос:

— Аминь.

Гвальберт спросил меня шепотом:

— С церковным судом — это хорошо, а насчет темной тени есть хоть какие-то новости?

— Есть, — ответил я. — Но только не лучшие.

— Что, снова показывалась?

— Да, — ответил я.

Он прорычал:

— Ну почему мне эта тень ни разу? Я бы эту сволочь… Прости, брат паладин, я не то хотел сказать. Ты делаешь все, что можешь, я знаю. Мы бы и того не сумели.

Я хлопнул его по плечу и отправился к себе в келью. Мыслей роится куча, все такие умные и блистательные, но мне сейчас хотя бы одну дельную или полудельную, дальше уже начнется обработка и шлифовка, но пока в черепе, как в деревне, через которую прошли войска Мунтвига.

В длинном узком коридоре пусто, мои подошвы стучат не по-монашески громко, я задумался и, когда повеяло холодом, просто поежился, еще не сообразив, что это вовсе не сквозняк…

Стена, мимо которой прохожу, потемнела быстро и страшно. Погасли свечи, только там вдали еще горят, мирно освещая коридор и двери келий, а здесь холодный, как в могиле, мрак…

Темная тень выдвинулась и устремилась в мою сторону. Я задержал дыхание и напрягся, готовясь к короткой страшной схватке, что непонятно как и произойдет…

Однако тень остановилась прямо перед моим лицом, затем медленно, что совсем непохоже на ее судорожные рывки, отодвинулась и замерла.

Я рассмотрел более отчетливо этот огромный сгусток мрака, нечто отвратительное, мохнатое, словно скопище червей во тьме, но полное мертвенного холода.

Волосы начали шевелиться у меня на руках, а кожа пошла «гусиками», но я смотрел в нее и нагнетал в себе ярость, что никто не смеет становиться у меня на пути, вот возьму и порву голыми руками, уничтожу, сожру без остатка и даже клочка шерсти не выплюну…

Тень отодвинулась рывком, я осмелел и сделал шажок вперед, грудь колесом и глаза навыкате, готов сразиться. Тень скакнула в сторону, затем назад и зависла в верхнем углу комнаты темным пятном, из которого тянет холодом.

— Что, тварь, — сказал я громко, — кишка тонка сразиться с паладином?.. Спускайся, я тебе ее расширю!..

Сделал еще шаг, тень поспешно втянулась в стену, а когда я приблизился вплотную, передо мной уже только камни, и ни следа, что какая-то мерзость проникала сквозь них.

Сердце колотится, я с трудом перевел дыхание; все-таки это дурость — переть вот так на незнакомого противника. Хотя да, для него я тоже незнакомый, тень ощутила не только мою незнакомость, но и то, что во мне есть некая для нее угроза.

Разумеется, я не так чист, как брат Целлестрин, однако все еще храню и даже умножаю мощь паладина. Эта тварь ощутила ее и на всякий случай отступила, хотя я сам не уверен, что моей силы хватило бы…

Издали донесся отчаянный крик. Чувствуя беду, я ухватил меч и понесся по коридору. Эхо сбивает с толку, я дважды промахивался, наконец выбежал в небольшой зал, где уже толпится большая группа монахов.

Протолкавшись, я обнаружил распластанного на залитом кровью полу монаха. Изувеченная голова оторвана и лежит в шаге от тела, что располосовано чем-то острым до костей, не хочется верить, что такие глубокие раны можно нанести когтями.

С той стороны присел возле трупа на корточки отец Леклерк.

— Во всех трех случаях, — произнес он печально и задумчиво, — жертву увечили, но… не больше.

Я спросил зло:

— А что может быть больше смерти?

— Зверь бы лакал кровь, — пояснил он, — или выдрал хотя бы клок плоти… А вот так убивают, ничего не взяв, разве что из мести… Или есть другие мотивы?