Ричард Длинные Руки - принц-регент
Шрифт:
Монахи попадаются все чаще, но разбегаются, только издали начинают кричать, что вот совсем недавно вон там видели темную тень.
Он прошептал:
— И кем я тогда стану?
— Полноценным, — заверил я. — А пока ты иисусик, а это не есть зело. Творец велел плодиться и размножаться, а какой из тебя размножатель?..
— Но я же…
— Приобретешь больше, — сказал я твердо. — Не сейчас, потом… А пока да, откат на прежние позиции.
— Но как же, — вскричал он и запнулся на словах «моя святость», — но как же тогда смогу…
— Сможешь, — заверил я, —
Где видели темную тень совсем недавно, меня не интересует, с ее скоростью передвижения она за долю секунды может обежать весь Храм и весь монастырь, потому я потащил Целлестрина туда, где, по моим прикидкам, темная тень должна появиться скорее всего.
Приближение темной тени я ощутил до того, как испуганные возгласы зазвенели, как птичьи голоса в тесной клетке. Нечто уже не огромное, а исполинское начало приближаться с астрономической неспешностью и неотвратимостью.
Дальняя стена громадного зала потемнела, стала черной. По стенам справа и слева, потолку и расчерченному полу в нашу сторону потекло темное, что уже не тень, а больше похоже на толстый слой черной воды, если только можно представить себе воду, что двигается в нашу сторону по стенам и потолку.
Целлестрин, весь дрожа, остановился и смотрел глазами, полными ужаса.
Чернота поглотила треть зала, затем половину, но задняя стена так и не очистилась, я обреченно понимал, что темная тварь, никем не контролируемая, стала еще крупнее и могущественнее.
Я обернулся, махнул всем, чтобы отступили, но тень, похоже, на них вообще не обращает внимания. Да и что они для нее теперь, даже не стадо овец для хищного волка, а мелкие мыши, может накрыть всех, а не накрывает только потому, что в самом деле уже мелочь, ей бы разрушить сам Храм…
Мы с Целлестрином не двигаемся, а тьма все наползает на мир, приближаясь к нам, воздух становится все плотнее, я все еще не чувствую прежнего леденящего холода, есть только ощущение неодолимой мощи, исполинской силы, и непонятно, почему эта космическая тьма иногда притормаживает, будто пытается вернуться, но что-то ее тянет к молодому монаху…
Я покосился на замерших у дальней двери монахов, они пока еще не понимают, что происходит, да и я тоже, только смутно чувствую, что нужно предпринять…
— Ладно, — сказал я громко, — придется все брать в свои недрогнувшие руки! У меня холодная голова, горячее сердце и… руки, ага, есть рукастые руки. Эй, ты, морда!
Даже на таком расстоянии я услышал, как от двери ахнули, а я дружески помахал растопыренной пятерней космической черноте.
— Порезвилась?.. Думаешь, я тебя не понимаю?.. Сам, бывало… Если сумеешь заглянуть в меня, увидишь… Но даже и не заглядывая ты сразу поняла еще с первого дня, что во мне такой тьмы в сто тысяч раз больше!
Тень не двигалась, я сделал к ней шаг, она вздрогнула по всей поверхности, но осталась на месте, словно приклеенная к камням стены и свода.
— Я не стану нападать, — сказал я дружески. — Точно-точно! Другое дело, если бы ты сама… я бы сразу, как пес муху.
Сейчас тебе хреново, потому что все бессмысленно, верно? Увы, смысл всему придает только человек!За спиной абсолютная тишина, словно и там космическая бездна, в которой нет даже далеких звезд.
Я хотел еще подойти ближе, но ощутил, что темная тень сейчас отпрянет, а то и вовсе скроется, остался на месте и сказал очень настойчиво:
— Решайся!.. Ты потеряешь свободу… но кто из нас свободен? И ты не свободна, ибо раба своей природы. И обязана делать только то, что ты есть. Но… соединившись со светом, ты сможешь больше!
За спиной хоть и тишина, но чувствую настороженность монахов и священников, что наблюдают за мной, контролеры хреновы.
— Ты сможешь, — крикнул я зло, — влиять и на свет!.. Ты можешь проникать в него и навязывать свою волю. Пусть не всегда это удастся… полностью, но возможностей у тебя будет намного больше!
Священники у двери молчат, большинство вообще не поняли, что я несу, разве что самые высшие улавливают смысл моей косноязычной речи, но только смысл, брат Целлестрин даже не пытается понять, а смотрит на темную тень, что уже не помещается в зале, испуганно и умоляюще.
Тень начала концентрироваться в передней части зала, захватив потолок, стены и даже пол. Воздух потемнел, подул холодный зимний ветер, с темного свода посыпался мелкий колючий снег.
Я сделал шаг в сторону от Целлестрина.
— Решайся… Я отойду еще, чтобы тебе… вам не мешать. Ты же чувствуешь, что я прав. Ты еще помнишь то счастливое состояние, когда вы были вместе…
Священники застыли группой у дальней двери, мрачные и несогласные, но ничего лучше предложить не могут, вообще ничего не могут, потому лишь смотрят и говорят друг другу, что я делаю все не так, и вообще почему это пришлому человеку разрешили такое сложное и деликатное дело…
Целлестрин сказал тени дрожащим голосом:
— Я открыт… Иди ко мне… Брат паладин говорит правду… наверное.
Я сказал с натужной уверенностью:
— Она знает, что говорю правду. Видит ту черноту, что уживается во мне, и потому идет к тебе.
Целлестрин судорожно сглотнул ком в горле, закрыл глаза и раскинул руки в жесте, будто готовится обнять мир или же укладывает ладони на дерево креста, чтобы палачам проще было вбивать в них гвозди.
Темная тень собралась в тугой ком размером с небольшой сарай, ее блестящие очертания постоянно меняются, словно и хочет к Целлестрину, и страшится.
В зале повисла мертвая звенящая тишина.
— Давай, — скомандовал я, — промедление смерти подобно!
Черная масса сдвинулась к Целлестрину. Я подсознательно ожидал, что начнет втягиваться в его хилую грудь, однако тьма разом охватила молодого монаха со всех сторон.
Он исчез, словно в черном смерче. Донесся чей-то вскрик, я не оглядывался, смотрел неотрывно, как из тьмы появляется человеческая фигура.
Целлестрин вроде бы не изменился, хотя свет от его головы исчез, а сам он выглядит все так же понурым, испуганным и виноватым, готовым услужить всем и каждому.