Ричард Длинные Руки - принц-регент

Смарагд дернулся, посмотрел в сторону широкой лестницы. С верхних этажей торопливо спускается, привлеченная шумом, группа старших, как монахов, так и священников.

Я узнал отцов Леклерка, Мальбраха, Муассака, а последним важно двигается с двумя помощниками сам приор Кроссбрин.

Леклерк, как наиболее расположенный к нам, сказал издали живо:

— Нам сообщили, вы прогнали темную тварь?

— Не совсем так, — ответил я. — Зато со многим разобрались. И прояснили непроясненное.

Священники подошли важно, как стадо слонов, монахи почтительно расступились.

Я судорожно прогонял перед собой мысли, высматривая самые подходящие, приходится импровизировать, наконец сказал соответствующе торжественно тяжелым голосом:

— Думаю, уже все знают ситуацию.

Леклерк уточнил:

— Только в общих чертах, брат паладин.

— Хорошо, — ответил я. — Все знают о нашем бессилии что-то сделать. С горьким сердцем признаю, что скажу святотатственную вещь, а то и богохульную…

Священники нахмурились, как один человек, приор сказал скрежещущим голосом:

— Брат паладин, у нас Храм, а не, простите, бардак.

— Нет другого выхода, — продолжил я, не поведя в его сторону и глазом, словно приора и вовсе не существует в природе, — как брату Целлестрину принять часть своей сути обратно.

Отец Леклерк дернулся, но смолчал, зато Кроссбрин вскричал величественно и гневно:

— Что?.. Лишиться святости?

— Увы, — ответил я, — да.

— Это невозможно! — заявил он.

— Правда? — спросил я. — Лишать всегда легче, чем приобретать. Если только приобретаете не болезни и увечья.

Он сказал резко:

— Вы здесь чужак и ничего не понимаете! Достижение святости — это высшая цель!

— А что тогда эгоизм? — отрезал я. — Монах должен стремиться к повышению святости всего трудоспособного населения. Умеренному повышению, конечно.

Священники начали переговариваться, приор кипит в ярости, а отец Леклерк сказал примирительно:

— Монахи должны делать то и другое. Аскеты вообще идут, ни на кого не глядя. Но нет ли другого пути? Не такого… похожего на отступление?

Монахи, я заметил, смотрят на него с большей надеждой, чем на меня, что меня не обрадовало, Целлестрин вообще вот-вот грохнется в обморок, у монахов здоровье хилое, хотя и на здоровой пище.

Я сказал с нажимом:

— Если человек зашел, пусть и далеко, по неверной дороге, он просто обязан вернуться до развилки! И пойти по верному пути. Это и есть мужество! А не всякое там.

Молодые монахи переговариваются все громче, на меня начинают смотреть уже почти враждебно, разве можно такое предлагать, паладин должен ударить эту тварь мечом по голове… или что у нее там, и дело с концами.

Отец Муассак изрек мощным голосом, словно обращается к народу, заполнившему городскую площадь:

— Эта тварь, не выдержавшая святости брата Целлестрина, теперь носится свободно и непривязанно!.. С чего она восхочет вернуться?

— Это часть души Целлестрина, — напомнил я. — Он все еще имеет над нею власть.

Приор взял себя в руки и всего лишь сказал желчно:

— Уверены? Я бы на это не рассчитывал.

— Да и как брат Целлестрин может принять? — осторожненько спросил Леклерк. — Это возможно в принципе?

— Еще как возможно, — сказал я горько. — Принять как раз легко, изгнать было непросто.

Отец Мальбрах возразил гневно:

— Нет! Тогда вся его подвижническая аскеза была напрасной? Нет! Ищите другие пути!

— Никакие усилия не бывают напрасными, — ответил я. — Брат Целлестрин добился полного контроля над своей сутью, разве это не подвиг?

Отец Мальбрах сказал почти с ненавистью:

— Нет, если вернет этого демона…

— Это не вселившийся в него демон, — пояснил я. — Это часть души брата Целлестрина. Он сумел ее разорвать, оставив светлую, а темную изгнать. Но темной части идти некуда, ее место в теле и душе брата Целлестрина. Отец Мальбрах, вы прекрасно понимаете, все мы носим в себе проклятое наследие Змея, от которого Ева родила двух детей. Потому в каждом из нас есть светлая часть от Сифа, сына Адама, и темная от Змея, созданного Господом. Увы, обе наши, и частички их не существуют отдельно друг от друга, а перемешаны.

Отец Леклерк произнес в напряженной, как тетива готового к бою лука, тишине:

— Брат паладин говорит неприятные вещи… но разве не в каждом из нас эти две стороны: светлая и темная? Они настолько взаимопроникли друг в друга, что мы сами не всегда можем сразу сказать, какой из наших поступков правильный, а какой не совсем…

Отец Мальбрах вскрикнул:

— Что?.. Это ересь!

Отец Леклерк уточнил:

— Я сказал «не всегда». Это значит, что в большинстве случаев мы знаем, где хорошо, где плохо, но все же бывают моменты, и тут вы, отец Мальбрах, что-то недопоняли по своей усталости из-за долгих бдений… в библиотеке.

Мальбрах сверкнул глазами, но, похоже, сообразил, что перегнул, засопел и сказал вынужденно:

— Да, видимо. Простите, отец Леклерк.

— Отец Леклерк, — сказал я с надеждой, — святые отцы! Мы должны помочь не только нашей монашеской обители, но и брату Целлестрину!.. Для него тоже важно, чтобы его душа была цельной.

Отец Муассак прогремел:

— Цельной? Когда половина души отдана дьяволу?

— Это поражение, — сказал приор трубным голосом, — это уступка дьяволу!

— Как раз нет, — отрезал я. — Поражение — сдаться дьяволу. А наша судьба — вечная борьба со Злом. Врага нужно не изгонять из себя, а победить в себе!

Монахи зашумели, живо обсуждая новый поворот и мое дикое предложение. Я чувствовал страшное одиночество, хотя вроде бы монахи мне должны быть ближе моих даже самых дорогих боевых друзей, но как раз вершины гор наиболее далеки друг от друга, а у основания мы все близки и одинаковы.

Леклерк что-то пошептал Кроссбрину, тот кивнул, властно вскинул длань с растопыренными пальцами.

Шум и голоса моментально умолкли, а Кроссбрин заявил непререкаемым тоном:

— Этот вопрос достаточно важный, и решать его вот так наспех и здесь неразумно. Как приор, я созываю малый совет для срочного решения.

Отец Муассак сказал быстро:

— Очень мудро!

Кроссбрин бросил на меня недобрый взгляд.

— Брату паладину присутствовать обязательно!

Голос его был оскорбительно повелевающим, сразу же возникли протест и желание послать его снежными торосами, но, возможно, он на это и рассчитывает, потому я поклонился и сказал вежливо:

— Благодарю, святой отец! Конечно же, я буду, как вы и велите… то есть повелеваете. В смысле, зело приказываете.

Он зло сверкнул глазами, мой ответ и подчеркнуто смиренный тон тоже понятны и не менее оскорбительны, но ничего не сказал, а повернулся и направился обратно в сторону лестницы, что ведет в запрещенные для нас выси.