Ричард Длинные Руки – ярл

Она не отрывала от меня внимательного взгляда.

— Вам понравилось? Тогда вас не смутит, надеюсь, упоминание, что это не просто доспехи наших давно ушедших предков.

Я насторожился.

— А что?

— В те времена существовал обычай… не хоронить в земле, а кремировать… хоть это не совсем кремация в том смысле, как понимаем теперь. Для доступности принято считать, что урна с прахом находится внутри доспехов. Но это не совсем так…

— А как? — спросил я.

Дочери молчали, даже перестали таскать с большого блюда тонкие ломти красной рыбы. Я посмотрел, как их челюсти двигаются все медленнее, перевел вопрошающий взгляд на герцогиню.

— Это трудно объяснить, — ответила она с неохотой, вынужденно усмехнулась: — Не хочется признаваться, что не знаю, как это делалось… но прах как-то соединялся с самими доспехами. Так что сами доспехи можно рассматривать как своеобразные урны с прахом…

— …хоть и без праха, — закончил я оптимистически, не могу смотреть, как женщина не то неумело врет, не то стесняется признаться, что дура дурой, а ведь приходится сознаваться в присутствии дочерей, теряя родительский авторитет всезнаемости. — Можно мне вон ту птичку? Благодарю… Летала, чирикала, в Красную книгу мечтала попасть, дура…

— Вам какое вино? — поинтересовалась она. — Красное, белое, крепкое, сладкое…

— Я за рулем, — ответил я. — В смысле с утра в путь. Не хочу, чтобы в крови был алкоголь, он замедляет реакцию.

Леди Бабетта дала понять взглядом, что это же прекрасно. Никуда не нужно торопиться, люди — не кролики, все нужно делать медленно и со вкусом, а леди Дженифер фыркнула:

— Да вы и так какой-то замедленный. Вы не зимой родились?

— У нас всегда зима, — согласился я. — Север, что с нас возьмешь.

— Это заметно, — обронила она с холодком.

— И потому холодные взгляды для нас, — пояснил я, — ну, дальше вы понимаете.

Леди Бабетта одарила меня не то что теплым, обжигающим взглядом, спросила заговорщицки:

— Как мое платье? Смотрится?

— Любое платье лучше всего смотрится на спинке кресла, — ответил я дипломатично. — По платью встречают, коли рожа крива, а у вас с рожей вроде пока хорошо, так что не надо так уж с этими платьями. Мужчины, знаете ли, не совсем на платья смотрят.

— Знаю-знаю, — сообщила она хитренько, — вы стараетесь разглядеть, что у нас под платьем?

— Да, — признался я сокрушенно, — а то дурите нашего брата с этими обручами из китового уса. Может быть, у вас вообще ног нету! Жизнь такая, всего ожидать можно.

Она сказала с наигранным возмущением:

— Это у меня-то ног нет?

— Ну да, — сказал я невинно, — вдруг у вас там рыбий хвост! Уж очень вы на ундину смахиваете.

Она вскинула брови, от чего глаза совсем округлились.

— От меня рыбой пахнет?

— Песнями завлекаете, — пояснил я. — Сколько моряков из-за вас корабли разбили?

Она захохотала, запрокидывая голову, демонстрируя нежную шею, я старался слишком уж не пялиться на ее грудь, а то леди Дженифер совсем уж позеленела от злости, даже Даниэлла поглядывает на меня с укором, только герцогиня улыбается одними глазами, для нее эти пикировки — давно пройденная эпоха.

Глава 10

Повар поставил на середину стола огромный торт, весь в белом креме, сверху как красная корона горят рубины крупных ягод клубники, устремленные острыми кончиками в потолок. Я благовоспитанно похлопал в ладоши, на недоумевающий взгляд герцогини сказал с вежливым удивлением:

— Разве у вас не принято награждать аплодисментами… э-э… проявления высокого искусства?

Герцогиня ответила, на мой взгляд, туповато:

— Искусства?

— Ну да. Патрику ведь хлопали? А здесь то же самое.

Повар метнул на меня взгляд, полный благодарности. Я понял, что теперь у меня и на кухне есть свой человек. Бабетта ухватила нож и лихо разрезала торт на несколько клиньев, управилась умело, мне почему-то показалось, что вот так же легко и с улыбкой она может вспороть и живую ткань, глядя в глаза красивыми смеющимися глазами и выспрашивая явки и пароли.

— Сэр Ричард, — предложила она, — вам, как гостю, самый сладкий кусок.

— Из ваших рук, — ответил я галантно, — даже яд покажется сладким!

Она не уловила двусмысленность, да вообще-то получилось нечаянно, я не такой умный, чтобы на ходу сооружать из слов хитросплетения, улыбнулась мне полными зовущими губами. Молчаливый слуга разнес и поставил перед каждым изящную чашу, охваченную поверху золотым ободком, внутри которой будто налито расплавленное золото. Другой опустил передо мной широкую фарфоровую чашку с темным ароматным чаем.

Под столом послышался вздох, потом приглушенный стук костей. Я зачерпывал ложечкой мед, прихлебывал горячий напиток, за столом тишина и странное умиротворение, как будто все уже не только решено, но и произошло: я уехал, унося с собой и все проблемы, которые могли бы быть.

Мажордом Жан величественно и торжественно застыл у входа, как кремлевский курсант, что даже не дышит. Суров и строг, само величие, но бдит, когда понадобится он сам или его вмешательство. Пес выбежал из-под стола раньше, чем я поднялся, добежал до мажордома и уставился жуткими глазами.

— Вас проводить, милорд? — спросил мажордом.

Он обращался вроде бы ко мне, так как милорд больше я, чем Пес, но смотрел на него, однако я решил принять на свой счет и благодушно отмахнулся.

— Я человек простой, лесной. Как-нить доберусь. Если нет, собачка след возьмет… Отдыхай!

Пес унесся по коридору, исчез, а когда я добрался до выхода на веранду, он стоял там, встав на задние лапы, и, упершись передними в парапет, с интересом наблюдал за двором. Там при свете факелов что-то происходило, слуги выносили во двор бочки и совали туда факелы, в ответ взметывалось яркое пламя.

— Как думаешь, — спросил я, — это не Жофр чудит?

Пес внимательно всматривался в суету, качал головой.

— Если не он, то еще хорошо, — вздохнул я. — А то уже и не знаю, хорошо ли сделал, что наболтал всякое… Вдруг атомную бомбу сотворит в чулане из подручных средств?

Солнце, не дойдя до горизонта, утонуло в зловеще-сизой мути, еще когда я шел ужинать, мир потускнел, золото неба потеряло яростный блеск и обрело сперва цвет хурмы, затем лиловость и налилось грозной вещественной тьмой. В это время купол неба особенно высок, сердце замирает от необъятности того, что угадывается по ту сторону, а звезды выступают торжествующе, победно, их мириады, с каждой минутой они ярче, колючее, от их стоаргусности не спрятаться, не укрыться.