Ричард I Львиное Сердце
Шрифт:
Поведение Ричарда в этой ситуации позволяет лучше понять характеристику, которую ему дает Ибн аль-Атир: «Этот князь крайне непостоянен: договоры он заключает лишь затем, чтобы их нарушать, договаривается о чем-то с тем, чтобы самому же все разрушить, дает слово, чтобы тут же взять его назад, просит о соблюдении тайны и сам же се разглашает». О завершающем этапе переговоров Баха ад-Дин сообщает: «На пути к своей цели он то шел на уступки, то прибегал к диктату, и, прекрасно осознавая необходимость возвращения домой, ни за что не хотел менять свою прежнюю позицию на переговорах. Один Бог мог уберечь мусульман от его коварства; никогда судьба не посылала нам такого хитрого и дерзкого врага, как он». Об этом «коварстве» Ричарда мы еще столько услышим в будущем. Вновь и вновь он будет представать пред нами истинным сыном своего отца, унаследовавшим все те уловки и трюки, которые Генрих II мастерски использовал как по отношению к друзьям, так и к врагам. Но, в отличие от отца, сын не применял их против кого попало. Салах ад-Дин, сам искуснейший политик, был его врагом.
Означает ли это, что брачное предложение Ричарда было заведомо несерьезным? Во всяком случае, неразумно считать что-либо невозможным лишь потому, что оно не вписывается в сложившиеся у нас представления об этой эпохе, от которой нас отделяет 800 лет. И то, что Салах ад-Дин воспринял это предложение как шутку, еще ничего решительно не доказывает, и даже тот факт, что этот мотив вошел в арабский сказочный роман, еще не свидетельствует о безнадежном романтизме всей этой затеи. Главное действующее лицо, Иоанна якобы не нашла ничего романтического в предложении своего брата и гневно отреагировала на его политический прагматизм. Не следует забывать, что в мировой практике брак всегда представлял собой обычное средство достижения мирного сосуществования с врагом, которого не могут победить. Разве не мог Ричард полагать, что у Святой Земли, находящейся в постоянной зависимости
Учитывая тогдашнее положение Святой Земли и ее перспективы на будущее, о чем нам судить легче, чем Ричарду, нельзя сказать, что поиск решения путем женитьбы и заключения союза был совершенно бредовой идеей. Другой вопрос, готов ли был Запад принять конструкцию смешанно-конфессионального государства под мусульманским руководством, даже если допустить, что на это был готов мусульманский мир. Довольно часто пришельцы и крестоносцы создавали угрозу издавна практикуемому местными жителями прагматизму и провоцировали конфронтацию, не будучи в состоянии защитить страну. Защиту мог бы обеспечить мусульманский правитель, и даже против агрессии фанатиков-крестоносцев: его христианские подданные были бы благодарны этому правителю за свой широко автономный статус, и в этом для них заключалась бы гарантия их прав собственности и права на власть. Мысль о джихаде, то есть о священной войне, могла возникнуть у подобного правителя только в том случае, если бы он решил уступить свою власть исламской центральной власти. Под его владычеством Иерусалимское королевство значительно отдалилось бы от Европы и сильно изменилось, поскольку не было бы больше чисто христианским государством, но все же христианство в нем занимало бы должное место, и такое государство существовало бы независимо от ненадежной и погрязшей в раздорах Европы. Разумеется, мы далеки от утверждений, что именно таков был ход мыслей Ричарда, но фанатичным крестоносцем Ричард тоже не был. И мог ли он себе представить мусульманина на иерусалимском троне, судить об этом мы не можем. В любом случае мусульманский характер государства еще должен был бы закрепиться, поскольку вероисповедания членов королевской четы все еще были различны — аль-Адил мог получить свое наследство только как мусульманин, а не как христианин. Это, должно быть, и вызывало наибольшие подозрения у христиан и больше всего привлекало мусульман в этом проекте — третьего было не дано. Во всяком случае, представление о религиозно индифферентном государстве было бы настоящим анахронизмом.
Предложенный Ричардом брачный проект не имел прецедентов: хотя в прошлом были известны брачные предложения, с которыми Салах ад-Дин и Кылыч Арслан обращались к Барбароссе. Источники, однако, лишают эти предложения всего их заряда, связывая домогательства руки дочери императора с готовностью принять христианство, что, естественно, абсурдно. Мысль о возможности брака представителей различных вероисповеданий превосходила силу воображения хронистов, даже таких как компиляторы Эракла, хотя с точки зрения церкви в этом не было ничего невозможного. Правда, поэтам она оказалась совершенно по силам. Широко известна концепция «благородных язычников» Вольфрама Эшенбахского, своеобразно воплотившаяся в образе Файферица, сводного брата Парцифаля. Гораздо менее известно, что отец этого персонажа, Гахмурет, в определенном смысле является зеркальным отражением Ричарда. От внимания современников не могло укрыться то, на кого намекал автор, повествуя об анжуйском герое, который совершал подвиги на Востоке и легко находил общий язык с язычниками, к тому же, будучи обручен с француженкой Амфлизой, женился затем на испанке. Поэт преображает героя в носителя идей средневекового гуманизма. Но нас интересует не поэтическое достоинство его творений, а то, какой отклик автор рассчитывал вызвать у своих читателей и, как показало широкое распространение произведения, очевидно нашел. Если через несколько лет после третьего крестового похода высшие слои германского общества уже были готовы к восприятию идеи о равноценности культур, то не столь трудно предположить, что и в Святой Земле во время третьего крестового похода правящие слои могли смириться с идеей заключения брака с врагом, гарантировавшим им выживание.
Признаки открытости во взглядах на культуру стали появляться еще задолго до этого: достаточно вспомнить крупного восточносредиземноморского историка и воспитателя Бодуэна IV — Вильгельма Тирского, владевшего арабским языком и написавшего труд по арабской истории. Во Франции еще в середине XII века кроме соперничавших между собой Бернхарда Клервоского и Пьера Достопочтенного жил настоятель Клюни, который стал инициатором перевода Корана и призывал снарядить мирную миссию к язычникам. Все это свидетельствует о том, что выдвинутая Ричардом идея брака имела почву, хотя и узко отмеренную, но с глубокими духовными корнями. И даже если его предложение было сделано без серьезных намерений, показательно тем не менее само направление мышления, поскольку всегда существуют мысли, которые даже в качестве шутки не каждому могут прийти в голову.
Усомниться в серьезности намерений Ричарда, — теперь уже с учетом обрисованного выше политико-культурного фона, — заставляет не столько содержание предложения, сколько сама манера ведения переговоров. Препятствия на пути его реализации были известны заранее. Папа в качестве препятствия браку с сестрой Ричарда, попытки заменить ее племянницей Ричарда, откладывание всего дела на полгода — все это выглядит как тактика проволочек. Но из-за дефицита информации придется оставить этот проект во всей его сверкающей многогранности. И, тем не менее, его показательность не умаляется. Помимо использования вместо религиозного, конъюнктурно-прагматического подхода, бросается в глаза и попытка утвердить династические принципы наследования. Ричард всецело был поглощен мыслями посадить на иерусалимский трон члена своей семьи. Не выступал ли Гвидо все это время лишь в роли прикрытия?
Несомненно, брачный проект оказался весьма неординарным средством реагирования на актуальные проблемы, и функции его были двоякого рода. С одной стороны, он должен был произвести эффект разорвавшейся бомбы в семье Салах ад-Дина, с другой стороны, он был направлен на срыв намерений Конрада. В этой связи весьма убедительно звучат замечания сирийского историка XIII века: «Предложение Ричарда вызвало раскол в стане врага. Брат Салах ад-Дина, которого прочили в его наследники, был, как, впрочем, и другие члены семьи, заинтересован в укреплении своих позиций. Сильного раскола, правда, не произошло, поскольку Салах ад-Дин вскоре понял, что и сам сможет дать своему честолюбивому брату то, что предлагал ему его противник, но определенное действие предложение Ричарда все же возымело. Уже то, что на определенном этапе ведения переговоров аль-Адил и его партия возлагали свои надежды на Ричарда, было весьма ценным достижением. Но особое значение брачное предложение Ричарда приобретало потому, что срывало планы Салах ад-Дина получить максимальную выгоду из конфликта между Ричардом и Конрадом. Мы слышали, Салах ад-Дин хотел заключить мирный договор не с Ричардом, а с Конрадом. Тем самым он стремился спровоцировать открытый военный конфликт между двумя христианскими врагами. Чего лучшего он мог пожелать себе, как не связать силы Ричарда в обороне от Конрада прибрежных городов. Но своим предложением — отдать всю страну мусульманину аль-Адилу и незамедлительно заключить мир — Ричард как бы обошел Конрада на повороте, да настолько эффектно, что совет эмиров, — вопреки воле и интересам Салах ад-Дина, что лично для него могло служить предостережением об ослаблении центральной власти, — высказался за заключение мира с Ричардом. Таким образом, напрасными оказались усилия Конрада, стремившегося нанести Ричарду сначала политическое, а затем и военное поражение. Тому же необходимо было использовать свободу действий, чтобы в относительной безопасности готовиться к неизбежному наступлению в глубь страны. Если бы он начал готовить его раньше и не прибег к столь эффектному предложению, то он бы способствовал политическому сближению Конрада с Салах ад-Дином.
Выдающиеся политические и военные способности Конрада общепризнанны. Арабские источники приписывают ему исключительную храбрость, ум, энергию. Вместе с тем он представляется им воплощением зла, дьяволом, князем обмана и преступником, чье низвержение в ад с таким наслаждением изображал Имад ад-Дин. Но для щедрого на похвалы автора он еще и «simulator et dissimullator in jmnire» [105] , к тому же красноречивый полиглот. Таким образом, он определенно был опасным врагом. Лучшего знатока по вопросам его переговоров с Салах ад-Дином, чем Амбруаз, нам, кажется, не найти. Незадолго до того, как в апреле 1192 года он сообщает об убийстве Конрада, Амбруаз утверждал, что тот заслужил свою судьбу, поскольку уже давно вел
с Салах ад-Дином переговоры о заключении сепаратного мира, и только выступление в качестве партнера по переговорам с Ричардом Сафадина, то есть аль-Адила, расстроило его планы. Можно еще вспомнить Стефана Торнхэмского, который, находясь в качестве посланника Ричарда в Иерусалиме, видел там делегатов Конрада — Балиана Ибелинского и Райнальда Сидонского, тех, которые должны были заключить этот грязный и позорный мир.105
«Притворщик и обманщик во всех делах» (лат).
Амбруаз знал, что Конраду среди прочего должны были быть переданы Сидон и Бейрут, это соответствовало положению вещей на прошедшую осень. С этого требования и начал маркиз в конце сентября — начале октября 1191 года свои переговоры. При этом речь шла о тех же еще не завоеванных городах, которыми его наделили короли при заключении компромисса с Гвидо 28 июля 1191 года. Различие заключалось лишь в том, что в ту пору он получил только право притязания на то, что еще предстояло сначала завоевать, тогда как Салах ад-Дин мог отдать ему их сразу же. И ради немедленного приобретения «частного владения царствующего дома» и королевского титула принял он на себя позорное звание предателя, заявив, что готов открыто порвать с «франками», и, осадив Акку, завоевать ее себе в том случае, если султан предварительно ратифицирует все прочие условия. Это обещанное нападение на Акку почему-то не нашло должной оценки в литературе. Нежелание Ричарда путем осады Иерусалима связать свои силы на другом конце страны, должно быть, сильно раздражало Конрада. Условия мира, на которые первоначально был готов пойти Салах ад-Дин, были не бог весть какими, но это было лучшее, на что он мог рассчитывать; его позиции на переговорах все ухудшались, впрочем, и для Ричарда они не становились лучше. То, что Конрад никогда не скрывал своей враждебности к Ричарду, наверняка существенно умаляло его значение в качестве союзника. Ясно, что Салах ад-Дин не был готов столь же высоко оценить уже свершившийся разрыв с Ричардом, как, например, совершенно неожиданную смену фронта союзником. 3 октября, как мы узнаем, Конрад освобождает в Тире и Акке пленных мусульман — речь идет об уцелевших после резни знатных особах, — и это заставляет нас вспомнить о его попытках в августе 1191 года заполучить в свое распоряжение французскую часть заложников. К началу ноября 1191 года, как утверждает Баха ад-Дин, встречи с посланцами Конрада уже стали «многочисленными», и в то время, когда отношения аль-Адила и Ричарда достигли своей верхней точки, а Салах ад-Дин отстаивал на совете эмиров договор с Конрадом, ему удалось несколько сдержать аппетиты своего протеже: теперь речь идет скорее о передаче Сидона, из чего можно заключить, что Салах ад-Дин больше не был готов отказываться от Бейрута. Коща же 20 марта 1192 года после зимнего перерыва Ричард возобновляет переговоры с Салах ад-Дином, мы вновь слышим о его контактах с Конрадом. Правда, за военное выступление против Ричарда теперь он мог получить значительно меньшую награду. За ним остались бы только те города, которые он сумел бы отобрать у Ричарда, при этом он обязан был отдать султану все цитадели с хранящимся там имуществом и пленных мусульман; о приобретении без боя Сидона уже совершенно не могло быть и речи, к Салах ад-Дину отходило также все, что ему вновь удалось бы завоевать. Таким образом, Ричарду навязывалась необходимость войны на два фронта. Другая особенность ситуации состояла в том, что, двигаясь с севера, Конрад не смог бы продвинуться вдоль побережья настолько далеко на юг, чтобы захватить хотя бы все те места, которые уже были у христиан благодаря Ричарду, если бы Салах ад-Дин одновременно пошел с юга. А султан хотел, чтобы первым актом их совместных с Конрадом действий стало нападение последнего на Акку, при этом предполагалось, что Ричард поспешит туда, а это позволит вновь овладеть прибрежными городами. Возможность победы Ричарда в этих соглашениях вовсе не предусматривалась, только его полная капитуляция; если бы он все же попытался договориться с Конрадом, последний присоединился бы к выторгованным между Ричардом и Салах ад-Дином условиям мира, разумеется, за исключением Аскалона и всех расположенных южнее территорий. К этому времени Ричард восстанавливал Аскалон и был полон решимости его удерживать, так как отсюда он мог еще напасть на Газу и ад-Дарум, от чего Конрад уже давно отказался. Таким образом, Конрад был готов пожертвовать всеми преимуществами, которые он мог бы извлечь из своего возможного звездного часа, лишь бы Ричард признал его и поставил бы ему на службу свои силы, — даже довести дело до того, что результат объединения христианских сил выглядел бы менее привлекательным, чем последствия раскола. Салах ад-Дин показал себя искусным политиком: расчет делался на то, чтобы, оставив в силу необходимости Аскалон Ричарду, вернуть его с помощью Конрада. Именно настроенные благосклонно к Конраду французские и германские источники впоследствии обвиняли Ричарда в измене за то, что ему в конце концов пришлось сдать Аскалон. Редко столь идеальные требования так явно сводились к чисто эгоистичной сущности: партия Конрада устранила Гвидо Лузиньяна и Гомфрида Торонского, чтобы расчистить путь для «сильного» короля Конрада, и это, стало быть, ради территориальных владений, которые можно было бы приобрести только при содействии Ричарда и которые не мог бы обеспечить ни один из них.
Если Ричард знал о состоянии дел, он мог догадываться, что Конрад теперь стремится так или иначе завершить его крестовый поход. После заключения договора оба его врага объединенными силами изгнали бы его из страны, и если бы, полностью капитулируя, Ричард признал Конрада королем, его бы вежливо отослали домой: спроса на дальнейшие завоевания больше не было, — они были совершенно бессмысленны, поскольку Конрад уже заранее от них отказался. И это при намечавшемся на лето походе на Египет.
16 апреля Ричард делает неожиданный шаг — он признает Конрада правителем. А 28 апреля тот уже был мертв. Даже без злокозненной помощи французов это совпадение должно было бросить тень подозрения на Ричарда, и, учитывая описанную выше ситуацию, едва ли можно было найти более очевидные мотивы. Но послушаем еще раз Баха ад-Дина:21 апреля к Салах ад-Дину является Юсуф, посланник Конрада и сообщает ему, что его господин уже почти договорился с Ричардом, и если соглашение будет достигнуто, французы вернутся домой. Так что, если Салах ад-Дин будет и дальше затягивать заключение договора, все их прежние договоренности теряют силу. Непонятно только, зачем в подобной ситуации Конраду было еще думать о заключении договора с Салах ад-Дином, но это дает основания утверждать, что такого договора еще явно не существовало. Естественно, Салах ад-Дин поражен известием и дает понять о своем согласии — нам, правда, неизвестно, с чем, — но отсутствуют какие-либо указания на то, что Конрад предъявил ему более высокие требования. Самое правдоподобное объяснение, и не только с точки зрения Салах ад-Дина, следующее: если до этого момента не было никакого договора, то его вообще больше не могло быть — столь, казалось бы, выгодная сделка сорвалась. Своим неожиданным поворотом на 180 градусов Ричард в последнюю минуту расстроил планы Салах ад-Дина и своей инициативой вновь открыл перспективы и дал шанс крестовому походу. Будущие завоевания вновь приобретали смысл — они не были заранее преданы и проданы. Если исходить из того, что своим маневром Ричард желал предупредить угрожающе близкое заключение договора между Салах ад-Дином и Конрадом, следует признать, что он не только был хорошо информирован, но трудно не поддаться искушению усмотреть в этом оправдывающий его момент. Надо полагать Ричарду, если бы он был заказчиком убийства Конрада, в конце концов, было все равно, успел бы Конрад заключить договор с Салах ад-Дином или нет. Только если бы тот остался жив, никак нельзя было бы предотвратить фатальные последствия сделки, ведь даже если бы Конрад и захотел после отъезда Ричарда отказаться от достигнутой договоренности уступить Аскалон, то цена за это оказалась бы непомерно высокой. Это означало бы новую войну с Салах ад-Дином — уже после завершения крестового похода. Подобная аргументация, однако, не учитывала бы того, что договор этот имел бы правовые последствия не только в будущем, но и мог привести к войне непосредственно после его заключения. Следовательно, как потенциальный заказчик убийства, Ричард мог все еще этого опасаться, даже если его и не волновали бы правовые последствия, равно как и усиление подозрений на его счет в том случае, если бы Конрад умер после начала новой войны.
Какой остроты достигла ситуация весной 1192 года, можно судить по событиям в Акке. Кульминацией открытого разрыва с Ричардом, о чем мы слышим от Баха ад-Дина еще осенью 1191 года, должно было стать нападение на Акку, но гражданскую войну Конрад хотел развязать только после ратификации Салах ад-Дином договора. Между тем, Салах ад-Дин, должно быть, решил сделать нападение на Акку предварительным условием соглашения с Конрадом. Но в апреле 1192 года он мог обнаружить, что, плетя слишком тонкую интригу с тем, чтобы добиться от Конрада еще больших уступок, он упустил наиболее благоприятный момент для торга. Возможно, из-за своего великодушия он не добился падения Конрада еще в начале осени 1191 года. Во всяком случае, с тех пор Ричард был готов ко всему в Акке, и в феврале 1192 года ему удалось в последний момент подавить там очаг смуты. Теперь самое время обратиться к событиям в Акке, о которых нам повествуют английские летописцы. Но истинное значение происшедшего там раскрывается лишь, если рассматривать его в тесной связи с дипломатической активностью Конрада, о которой сообщает Баха ад-Дин. Тогда становится ясно, что речь идет не об изолированном событии, но, скорее, о согласованном между Конрадом и Салах ад-Дином первом шаге по совместному пути, о своеобразном стимулировании Салах ад-Дина к заключению договора. Союз этот, таким образом, не представлял в тот момент для Ричарда теоретической угрозы, поскольку уже понимался как заключенный, и исходя из этих предпосылок он и изменяет так резко свой политический курс.