Ричард Львиное Сердце: Поющий король

Видя неистовое боевое рвение своего государя, крестоносцы воодушевленно теснили защитников пристани. Бой был недолгим, вскоре вся обширная пристань оказалась захвачена подданными английского монарха, который по-прежнему впереди всех гнал киприотов прочь с берега, в глубь города. Там, в городе, завязывалось новое, более суровое сражение.

— Исаак! — кричал Ричард. — Где ваш Исаак? Я пришел сразиться с ним!

В душе у него все кипело и пело от восторга битвы. За спиной у себя он слышал, как хлопали два огромных крыла, и правым крылом была его Беренгария, а левым — не то владелица замка на зачарованном пафосском побережье, не то сама Киприда. Удары сыпались на него со всех сторон, но щит со львом и лабарумом топил их в себе, и Ричард чувствовал себя неуязвимым. Это чувство было давно знакомо ему, и когда его не появлялось во время битвы, Ричард имел обыкновение сдерживать свой пыл и незаметно отходить в задние ряды сражающихся. А когда очарование неуязвимости охватывало его, как сейчас, не было во всем мире человека счастливее Львиного Сердца. В такие мгновения он сам становился войной, и горе тому, кто вставал на его пути.

Битва — моя река, А я при ней — рыболов. Вот — моя рука. Вид ее — строг и суров. В руке моей снасть — меч. Души врагов — улов. Нечего их беречь! Отменный сегодня клев!

То ли новые, то ли рожденные из кровожадных сирвент Бертрана де Борна, стихи эти стучали в висках у Ричарда, и, неустанно разя мечом направо, налево и напрямик, король то бормотал их, то громко выкрикивал, а то и пел:

Битва — жатва моя. Золотая работа моя. Зерна — души врагов. Золотые души врагов. Урожай мой — победа моя. Золотая победа моя!

Ему было легко и хорошо, хотя сердце то и дело с болью проваливалось куда-то глубоко, откуда, казалось, оно уже не выберется. И ужас, скуля как пораненный пес, волочился где-то за спиной короля Англии, хватая его за пятки: «Я — опаска, я — твоя опаска, Ричард! Случись рыболову самому стать уловом, жариться ему на том же кипящем масле».

У смерти ангельский вид, А глаза-то как хороши! И вот уже в масло летит, В кипящее масло летит Рыба моей души…

И так уже клокотало в голове и сердце, что пузыри этого кипящего масла забурлили в глазах, но вдруг — настала пустота…

— Мы полностью разгромили их, ваше величество, — сказал Робер де Шомон, — Последние, кого мы только что добили, это была застава. Прикажете ли на конях ехать за город и искать противника в поле?

— Погоди, Робер, погоди, Медвежье Сердце, дай хоть немного отдышаться.

Не только отдышаться, а и отрезветь, прийти в себя необходимо было Ричарду, чтобы не свихнуться от восторга битвы. Лицо его было забрызгано кровью, но ни раны, ни даже царапины не получил он в битве за Лимасол, сам же и ведать не ведал, скольких убил и ранил.

Надо было еще и оглядеться — где свои, а где враги. Решено было не бросаться в опрометчивую погоню, укрепиться в захваченном городе и только завтра, хорошенько разведав расположение киприотов, снова наступать. В ближайшие часы выяснилось следующее: часть жителей города бежала вместе с остатками войска Исаака, но большинство лимасольцев радовалось бегству жестокого деспота, пошедшего против христианской веры, радовалось и приветствовало крестоносцев как освободителей; сам же Исаак и половина его воинства разбили лагерь в долине горной речки на расстоянии двух лье от Лимасола.

— Они недооценили нас, Беранжера, они думали, мы уберемся прочь, струсим! — ликовал Ричард, покуда Беренгария сама умывала его. Ему было страшно приятно, что невеста смывает с его лица и шеи кровь врагов.

— Я так напугалась, увидев тебя окровавленным! — возбужденно шептала Беренгария. — Я думала, ты ранен в голову, жених мой любимый. Какое счастье, что ты невредим!

— Ваше величество, — доложил граф де Дрё, — какой-то Даскилион просит сообщить, что вы должны поселиться у него.

— Это еще кто такой? — удивился Ричард.

— Позвольте пояснить, — вмешался Амбруаз Санном. — Даскилион — главный лимасольский геннадий [57] и архонт деспотической Базилеи.

— Ни черта не понятно! — гоготнул Ричард. — Хотя звучит красиво. Обожаю Амбруаза! А теперь, дружок, переведи эту абракадабру на родной французский язык.

— Охотно, — улыбнулся ученый летописец, — предводитель здешнего дворянства, он же — дворецкий деспота Исаака, Даскилион, приглашает ваше величество поселиться во дворце деспота. Он говорит, что вся прислуга дворца, изнывавшая от самодурства Исаака, рада будет угождать великому христианскому государю и воителю.

57

Геннадий ( греч. благороднейший) — предводитель знати.

— Мне, что ли? — усмехнулся король Англии. — Слышишь, Беранжера? Слышите, все? Уже и киприоты признали меня великим властителем. Исаак звал тебя в свой дворец, Беранжера?

— Звал.

— Ты отказывалась?

— Отказывалась.

— Так теперь я поведу тебя туда. Ты согласна?

— Я счастлива!

Базилея Кефалия — главный лимасольский дворец — представляла собой весьма большое и просторное жилище, построенное скорее в римском, нежели в греческом вкусе. Две огромные палаты окружены были великим множеством небольших комнат и клетушек; по мраморным ступеням архонт Даскилион провел Ричарда и Беренгарию в украшенный портиками вестибул, где гостям было предложено омыть руки и лица, из вестибула прошли в узкий коридор, за которым распахнулась первая огромная палата, представляющая собой атрий, в коем, между четырех мощных колонн, вверху распахивалось голубое небо комплювия, а внизу это же небо отражалось в водоеме имплювия; из атрия же, через промежную комнату — таблиний — Ричард и Беренгария попали во вторую главную палату, перистиль, в котором потолок, на сей раз уже крытый наглухо, поддерживали двенадцать тонких и изящных колонн. Ричард остался доволен.

— Превосходно! — восхищался он изысканностью внутреннего убранства. — Удивляюсь, как это Исаак не хотел дать нам настоящий отпор и покинул столь уютное жилище! Тебе нравится здесь, любимая?

— Да, очень, — улыбалась Беренгария.

— Сегодня мы вошли в этот дом как жених и невеста, — торжественно объявил Ричард. — Обещаю же, что в грядущее воскресенье мы войдем в него мужем и женою!

— Правда? — зарделась от счастья принцесса.

— Клянусь! — подтвердил король.

В задней части дворца располагались две малые и одна большая экседры — ниши под округлыми сводами, за которыми распахивал свои глубины цветущий сад. Здесь уж совсем немыслимый восторг охватил Ричарда. Сев с Беренгарией на мраморную скамью, застеленную подушками, он схватил руку невесты и приложил ее ладонь к своему лицу.

— Как мне хорошо! — шептал он. — Сон о сладостной битве сменился сладостным сном о любви. Здесь, в этой экседре, будет наше первое брачное ложе. Здесь, в этой экседре, я утомлю тебя своею страстью!

— Ах, Ришар, Ришар, — улыбаясь, покачивала головой Беренгария, — ты все же истинный сын своей матери, не можешь обойтись без бонмо [58] , даже когда целуешь мою ладонь.

— Я выцеловываю бонмо из твоей ладони, как яблочки из райского сада. Как жаль, что свадьбы играются только по воскресеньям, а сегодня еще только понедельник!

— Одно бонмо за другим! Нет, Ришар, нет, мы не будем устраивать здесь нашу первую брачную ночь.

58

…не можешь обойтись без бон мо… — В словах Ричарда таится игра, по-французски фраза «в этой экседре я утомлю тебя…» звучит каламбуром — «а cette exedre je t’excedrai».