Ричард Львиное Сердце: Поющий король
Шрифт:
Ричард ходил по лагерю, присаживался выпить вина с крестоносцами, утешавшими его:
— Ничего, ваше величество! Не может же эта гадость литься вечно. Завтра все кончится, и мы продолжим путь.
Но Ричард не мог утешиться. Замысел срывался. Сколько он старался, любезничая с Аладилем и Мафаиддином, скольких душевных сил стоило ему совершить это коварство — войти к ним в дружбу, наобещать с три короба, а потом пойти на Иерусалим… И вот все оказывалось тщетным. А ведь Ричард мечтал уже послезавтра оказаться под стенами Святого Града!
Несмотря на то что дождь не прекратился и на следующий день, решено было покидать лагерь в Рамле, но не возвращаться в Яффу, а двигаться дальше по вади Ас-Сарар, превратившемуся в болото. Это решение на некоторое время все же вновь подняло дух крестоносцев. Снова трубы заиграли «Нас всех принесло
— Что передать Беранжере? — спросил он Ричарда.
— Что я ее люблю, но буду идти к Иерусалиму, даже если на меня обрушатся с гор Иудейских все ветхозаветные пророки и все мусульманские малаики [116] .
Еще два дня войска, ведомые Ричардом, пытались продвинуться на восток по вади Ас-Сарар, но грязная топь сделалась совсем непролазной. Наконец Ричард, сам уже простуженный насквозь, злой и отчаявшийся, признал — по вади продвигаться далее невозможно, надо возвратиться в Рамлу и либо идти назад в Яффу, либо подниматься в горы и через Эммаус и Бетнубу еще раз попробовать прорваться к Иерусалиму. Когда пришли в Рамлу, там было выбрано второе. Встретив в Рамле Рождество, немного отогрелись, отчистились от грязи и в первых числах января нового, 6700 года от сотворения мира [117] полезли наверх, в горы.
116
Малаики — в мусульманской мифологии ангелы Джибрил, Азраил, Исрафил и др.
117
1192-й от Рождества Христова.
Погода не улучшилась ни насколько — мокрый снег сменялся ледяным дождем, а в горах еще добавился пронизывающий северный ветер. Большинство крестоносцев страдало от простуды и чирьев, но куда больше — от постепенно овладевающего сердцами уныния. Запал еще оставался, и трубы играли, и нередко слышалось бодрящееся пение, и еще часто кто-нибудь выкрикивал: «Гроб Господень! Спаси нас! Гроб Господень! Защити нас!» И все подхватывались кричать, более для согрева, нежели от воодушевления: «Гроб Господень! Помоги нам! Не нам, не нам, но имени Твоему!»
Сам Ричард лишь старался делать вид, что по-прежнему полон уверенности в успехе начатого броска, который оказался вовсе никаким не броском, а долгим и мучительным ползком. В душе у короля Англии воцарилось то мрачное и черное равнодушие, которое он испытал незадолго до взятия Акры в лагере на Казал-Эмбере и которое он про себя именовал «ублиеткой». Он, как и все, страдал невыносимым насморком, его изматывал кашель, и на шее выскочили чирьи. Для полного несчастья не хватало только его болезни, его львиной ржавчины, леонтаксии. Но, как ни странно, прыщи не появлялись. Одно это способно было еще радовать, но Ричард думал: «Да черт с ним, пусть и леонтаксия, если все рушится и разваливается».
В Эммаусе, том самом Лжеэммаусе, в коем король Англии мечтал встретиться с Воскресшим, не оказалось ни единого вооруженного сарацина. Это пуще прежнего разозлило Ричарда, мечтавшего взять селение с боем и хоть немного погреть душу радостью сражения. Он разместился в том доме, где дервиш-сеид, назвавшийся Исой, явил ему чудо с голубкой. Здесь Ричард крепко напился, выпил очень много, но опять не увидел Бога, а только пуще прежнего рассвирепел на печальную судьбу своего львиного броска и приказал привести ему двух сарацинок покрасивее. Удалось отловить только одну, да и то не шибко привлекательную. Пьяный, с трудом понимающий, что происходит, Ричард сам разорвал на ней одежды и изнасиловал. Поначалу она пыталась сопротивляться и даже поцарапала королю Англии плечи и спину, но, когда он проснулся среди ночи, она нежно гладила его трепетной рукой и целовала влажным ртом, и Ричард ответил на ее призывные ласки. Когда же под утро настало окончательное пробуждение и протрезвление, ему стало до того стыдно, гадко и отвратительно, что он страшно зарычал, готовый разорвать ни в чем не виноватую
сарацинку в клочья:— Ялла имши мин хоне! Рух халла! Икроди! Рух халла! [118]
— Исмахли… [119] — пробормотала несчастная, видимо желая попросить дать ей возможность одеться, но английский король еще страшнее крикнул:
— Рух халла! Рух халла!
И она вынуждена была выскочить вон, прижимая к груди одежды, чтобы там, под дождем, торопливо одеться и бежать куда глаза глядят от страшного Альб-аль-Асада, которым арабские женщины пугают малых детишек. А сам Альб-аль-Асад корчился в постели из шкур, рыдая и стуча себя по лбу кулаками так, что мокрые искры сыпались из глаз. Черная ублиетка распахнулась в его душе, и из нее лезли и лезли — венгерский леведь Ласло, кентерберийский аббат Томас Бекет, сарацин, подвернувшийся ему здесь тогда, в Эммаусе, коему он раскроил череп, и десятки других безымянных рыцарей и простых вояк, греков, сарацин, нормандцев, аквитанцев, гасконцев, сицилийцев, которых он собственноручно отправил на тот свет… Они выползали из черной дыры и выстраивались перед ним, но явно не знали, что хотят с ним сделать, и Ричарду в конце концов стало даже смешно.
118
Пошла прочь отсюда! Вон! Беги! Вон! ( араб.)
119
Позволь мне… ( араб.)
— Кыш! — крикнул он призракам. — Рух халла! Go hence!
— Это вы мне, ваше величество? — раздался голос Лейчестера.
— Нет, не вам, эн Робер… I mean — sir Robert, — вдруг перешел на английский язык Ричард. — Why do I not speak the language of my subjects? [120] А впрочем, я знаю его чуть лучше арабского. Что там творится в мире, сэр Роберт?
— Дождь кончается, ваше величество. Мы можем двигаться дальше, к замку Бельмонт.
120
То есть я имел в виду — сэр Роберт. Почему это я не разговариваю на языке своих подданных? ( англ.)
— Прекрасно! Пусть трубят поход.
Замок, построенный первыми крестоносцами в живописной горной местности и носящий название Бельмонт, оказался полностью разрушенным. Крестоносцы подъезжали к нему в снегопад, сплошной стеной сыпавшийся на разваленные стены замка.
— Проклятый Саладин! — воскликнул горестно Ричард. — И здесь он не дал мне погреться битвой. Это худшее из всех коварств, которые он только мог придумать, чтобы отомстить мне за мое вероломство.
В следующий миг на сердце у Ричарда сделалось еще тоскливее. Он увидел великого магистра тамплиеров, рядом с которым ехал на черном коне не кто иной, как сенешаль Жан де Жизор. Оба, де Сабле и де Жизор, подъехали к королю Англии с поклоном. Сквозь белый снег, облепливающий голову, усы и бороду сенешаля, просвечивала его черная душа, углился взгляд, полный презрения и к Ричарду, и ко всему, что происходит на свете.
— Эн Жан! — воскликнул Ричард, чувствуя, что боится этого человека. — Я полагал, вы пребываете в своей Жизорской комтурии.
— Нет, как видите, я уже возвратился, эн Ришар.
— И что вы хотите рассказать мне?
— Что наши лазутчики успели уже разведать о положении в Бетнубе. Там Саладин не произвел разрушений, и лучше всего будет, если мы немедленно двинемся туда.
«Он нарочно говорит так, чтобы я поступил вопреки его совету», — смекнул Ричард и в ответную улыбку попытался вложить все презрение, которое он испытывал к Жану де Жизору.
— Отлично, — ответил он. — Благодарю. Мы так и поступим. Тотчас же отправляемся в Бетнубу. Я слышал, что это первая точка, из которой уже видны вдали очертания Иерусалима.
— Только при очень, очень ясной погоде, ваше величество, — поспешил разочаровать короля сенешаль Жан.
— Вы, кажется, чем-то недовольны, эн Жан?
— Давно не видел в здешних краях столь обильного снегопада, ваше величество. Такое ощущение, будто природа взбунтовалась против вашего похода.