Риф Скорпион (cборник)

— Найдите.

Он указал рукой на гору картонных коробок. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы достать книги, которые я успел приметить раньше. Слишком мало времени, чтобы это выглядело правдоподобно, да я все равно понимал, что бой проигран. Морюд взял из моих рук добычу и посмотрел на титульные листы. Показал мне надписи: фамилия Бенте и число, когда книги были куплены.

— Что ты искал на самом деле? — спросил Морюд.

— Не знаю, — ответил я.

— Нашел?

— Нет.

Сидя на заднем сиденье полицейской машины, едущей в центр, я думал о номере телефона. Коммутатор Студенческого городка. Добавочный — Турвалда Брюна.

— Дурак ты, Антонио Стен, — сказал Морюд. — Либо ты сам убийца, хотя лишь последний идиот сунется туда, где совершено преступление, зная, что все соседи слышали про таинственного черномазого, которого задержали вскоре после того, как был найден труп. Либо недоумок, воображающий, что какой-то узколобый любитель способен вести расследование эффективнее, чем сотня сотрудников уголовного розыска. Прямо не знаю, что о тебе думать. И в каком из этих двух качеств ты лучше выглядишь. Одно несомненно: ты глуп как пробка.

Он сел за свой письменный стол. Кроме нас, в комнате никого не было. Тот же кабинет, где меня допрашивали пять дней назад. Тогда в нем находились еще трое.

Мне недоставало Акселя Брехейма.

В голове вертелся номер телефона, по которому я пять раз безуспешно пытался дозвониться, номер, который Бенте записала на календаре в день своей смерти.

Каждое мое движение отзывалось болью под ложечкой.

Вводя меня в кабинет, Морюд проникновенно читал мораль, возмущаясь поведением этого тупоголового любителя, безмозглого дилетанта, которому вздумалось конкурировать со специалистом. Теперь вдруг оборвал тираду.

— У тебя что-то болит? — спросил он с оттенком сочувствия в голосе.

Я потер мышцы живота.

— Ага. Работаю по совместительству подвесной грушей.

Он посмотрел на меня с таким интересам, что я добавил:

— Одна дева. Ей не понравилась моя рожа. Особенно пасть.

— Кто именно?

— Вероника Хансен. Возлюбленная Бьёрна Муэна. Морюд издал протяжный свист, продувая воздух в просвет между передними зубами. Звук был примерно такой же, как при звонке телефона серой модели 1967 года, и не менее противный. Недаром я поместил этот аппарат у себя в подвале, где оборудовал маленькую мастерскую.

— По правде говоря, — сказал Морюд, — надо бы тебя арестовать за попытку уничтожить доказательства, но, пожалуй, лучше нам с тобой не торопясь хорошенько побеседовать.

И мы побеседовали.

Я рассказал почти обо всем, что случилось со мной после предыдущего визита в этот кабинет. Разговор с Педером в кафе. Пробежка в воскресенье утром и встреча с голубками, которые собирались ехать на Фусен. Посещение автомастерской и Народной библиотеки. Знакомство с двумя дежурными дамами в «Интер электроникс» — с пучком волос и без пучка. Разговор с двумя соученицами Бенте. Столкновение с Вероникой во время кросса. Еще я рассказал про мусорщика с почти фотографической памятью.

В этом месте Морюд присвистнул еще раз.

Я опустил то, что сообщил мне Аксель Брехейм о сбережениях Марго. Если Морюд уже осведомлен, нет смысла обременять его мозг повторением фактов. Если же Брехейм почему-либо предпочитает о чем-то умалчивать — это внутренние дела полиции. Мне хотелось, чтобы у Акселя Брехейма было побольше козырей. Если кому-то из их ведомства суждено решить загадку, пусть счастливцем будет он.

Я также ничего не сказал про американских журналистов и про частое мельканье белых «опелей» и коричневых «тоёт». Меня всегда преследовало опасение, что кому-нибудь вздумается приписать мне шизофрению или паранойю и запереть в психбольницу.

Имя Турвалда Брюна тоже не было упомянуто. А назови я его, возможно, события последующих полутора суток развернулись бы совсем иначе.

Вечером, в половине девятого, дома у себя, я сидел в самом глубоком кресле и таращился в пустоту. На столике рядом лежала книжица «Как делать мормышки», но я не мог заставить себя открыть ее. На полу валялась вчерашняя «Дагбладет» с шахматной задачей, на решение которой ушло тридцать секунд, как только я сообразил, что все дело в цугцванге. Я побывал в подвале, однако вид незаконченной модели фрегата «Мария-Лючия» не возродил во мне былую энергию. Просмотр одного из альбомов с марками дал повод малость поразмыслить над тем, сколь нелепо собирать клочки бумаги, наклеенные в верхнем правом углу конверта, когда подлинный интерес представляет только его содержимое.

Я взял трубку аппарата модели 1924 года. Набрал 93 65 00.

— Студенческий городок слушает.

— Добавочный 299.

— Минутку.

Чудо из чудес. Я дождался ответа.

— Два девять девять.

— Могу я поговорить с Турвалдом Брюном?

— Сожалею, он на заседании Координационного совета.

— Координационного совета?

— Совета по делам Южной Африки.

— Если не ошибаюсь, этот совет помещается на Епископской улице, 8?

— Правильно. Они там заседают.

— Заседают? Вечером накануне национального праздника?

— У них какой-то важный вопрос. Что-то срочное.

— Когда Турвалд вернется?

— Поздно. Что-нибудь передать?

— Нет.

Я положил трубку. Съездить в город? Заглянуть на Епископскую улицу, 8? Я посмотрел на часы. Девять. Через два часа мне заступать на дежурство. В раздумье я подошел к обеденному столу, обозрел серую мозаику с замысловатым узором. Перевернул наудачу четыре-пять неиспользованных кусочков. Красочные фрагменты среднеевропейского пейзажа. Два кусочка подошли друг к другу. Я перевернул еще один. И еще. Седьмой подошел к первым двум. За несколько минут я сложил больше двадцати кусочков. Увидел пришвартованную к каменной пристани лодку. Частицу подлинной жизни, какой ее запечатлела линза фотоаппарата. В самом деле что-то среднеевропейское. По мере того как первые фрагменты обрастали новыми деталями, соединяющие их завитушки растворялись в общей картине, это были уже не просто кусочки картона, сложенные вместе руками человека, угадывающего взаимосвязь. Что же считать истиной: представшее моим глазам изображение лодки на французском озере или скрытый под ним узор?

Четверть десятого.

Я разобрал изображение лодки, перевернул кусочки обратной стороной кверху, отложил в сторону, надел трусы, футболку и кроссовки, запер за собой наружную дверь и побежал, вдыхая теплый майский вечерний воздух.

Легкой трусцой спустился по улице Оскара Вистинга. На улице Фритьофа Нансена повернул налево и прибавил темп. На подъеме к Хаммерсборгу обнаружил, что не один я решил размяться в этот вечер. Оглянувшись через плечо, увидел, что источник эха моих шагов — атлетически сложенный мужчина метрах в сорока позади меня. Расстояние было слишком велико, чтобы в слабом вечернем свете различить лицо, но вроде бы белую футболку украшала эмблема Нью-Йоркского марафона.

Когда я пересек Сверресборгскую аллею и свернул на улицу Советника Хаммера, белая футболка повторила мой маневр. Случайно? За этим бегуном показался еще один. Стало быть, не только мы двое выбрали эту трассу.

Я пробежал мимо Тейсенского пруда, оставил позади последние коттеджи и очутился на старой лесной дороге. Предполагаемый участник Нью-Йоркского марафона держал тот же темп, что и я. Третий бегун немного отстал.

Поравнявшись с прудом Баки, я побежал быстрее. Остальные двое последовали моему примеру. Белая футболка словно светилась в сумерках; казалось, меня преследует прыгающий торс без ног, головы и рук.