Рифтеры (Сборник)

– А, так ты о них слышала?

– Ну, он намного меньше тех, что работали на вас.

– Они на нас не раб...

– Он совсем безобидный. Не подключен ни к каким системам, и вообще.

– Так что же он делает? Вы его обучаете всяким трю­кам?

Мозговая каша поблескивает, как гноящаяся язва.

– Вроде того. Он отвечает, если ему что-нибудь го­воришь. Не всегда впопад, но от этого только смешнее. А если подключить к нему радио, он играет в такт му­зыке крутые цветные узоры. – Аликс подхватывает свою флейту и кивает на наглазники. – Посмотришь?

– Зверушка, – бормочет Кларк. «Чертовы корпы...»

– Мы не такие, – резко отвечает Аликс. – Не все такие.

– Извини? Не такие – какие?

– Не корпы. Что это вообще означает? Мою маму? Меня?

«Неужели я проговорила это вслух?»

– Просто... сотрудников корпорации. – Кларк нико­гда всерьез не задумывалась о происхождении слова – не больше, чем об этиологии слова «стул» или «фумарола» [78] .

– Если ты не замечала, здесь полно и другого народа. Техники, врачи и просто родственники.

78

Corpse (англ.) – труп.

– Да, я в курсе. Конечно, я в курсе...

– А ты валишь всех в одну кучу, понимаешь? Если у кого нет в груди пучка трубок, то для тебя это сразу корп, труп.

– Ну... извини. – Она запоздало пускается в оправ­дания: – Я не обзываюсь, просто слово такое.

– Нет, для вас, рыбоголовых, это не «просто слово».

– Извини, – повторяет Кларк. Ни одна из них не сдвинулась с места, но расстояние между ними заметно увеличилось.

– В общем, – говорит Кларк наконец, – я просто хотела предупредить, что в ближайшее время появляться не буду. Разговаривать мы, конечно, сможем, но...

Движение у люка. В комнату входит крупный корена­стый мужчина с зачесанными ото лба темными волосами.

Кожа между бровями собралась складками, от него так и веет враждебностью. Отец Келли.

– Мисс Кларк, – ровным голосом произносит он.

Внутри у нее все стягивается в тугой злобный узел. Она видела такие лица, знает эту повадку – не сосчитать, сколько раз сталкивалась с ней в возрасте Келли. Она знает, на что способны отцы, знает, что творил с ней ее собственный, но она уже не маленькая девочка, а отцу Келли, похоже, совсем не помешает урок...

Однако ей приходится все время напоминать себе: ничего этого не было.

ПОРТРЕТ САДИСТА В ОТРОЧЕСТВЕ

Конечно, со временем Ахилл Дежарден научился об­водить шпиков вокруг пальца. Он с малых лет понял, каков расклад. В мире, который ради его же безопасно­сти держат под постоянным наблюдением, существовали лишь наблюдаемые и наблюдатели, и Ахилл точно знал, на какой стороне предпочел бы находиться. Невозможно мастурбировать при зрителях.

Этим и наедине с собой нелегко было заниматься. Его, как-никак, воспитали в определенных религиозных убеждениях: миазмы католицизма, цепляясь за обложку «Nouveaux Separatistes» [79] , висели над Квебеком и тогда, когда в остальном мире о религии уже думать забыли. Они осаждали Ахилла каждую ночь, когда он доил себя, и в голове у него мелькали мерзостные образы, от кото­рых пенис становился твердым. И то, что под действи­ем развешанных им над кроватью, столом и комодом магнитных мобилей шпики лишь пьяно покачивались, потеряв связь с сетью, ничего не меняло. Как и то обсто­ятельство, что его все равно ожидал ад, даже если б он ни разу в жизни не коснулся своего тела, – ведь сказал же Иисус: «То, что ты совершаешь в сердце своем, ты совершаешь в глазах Бога». Ахилл был заранее проклят за непрошенные мысли, так что ничего не терял, вопло­щая их.

79

«Новых сепаратистов» (фр.).

Вскоре после одиннадцатого дня рождения пенис стал оставлять улики: во время ночных оргий на простыни брызгала белесоватая жидкость. Две недели он не осме­ливался обратиться к энциклопедии: именно столько по­требовалось на формулировку такого запроса, чтобы мама с папой не узнали. Взлом приватных настроек домашней «служанки» занял еще три дня. Никогда не знаешь, какие элементы отслеживает эта штуковина. К тому времени, как Ахилл решился простирнуть постельное белье, от него пахло примерно как от Эндрю Трайтса из социаль­ного центра – а тот был вдвое больше любого своего сверстника, и никто не хотел стоять с ним рядом на рапитранской остановке.

– Я думаю...

Начал Ахилл в тринадцать лет.

Церкви он больше не верил. Что ни говори, он был прирожденным эмпириком, а Бог не выстоит и десяти се­кунд под критическим взглядом личности, уже вычислив­шей страшную правду про пасхальных кроликов. Как ни странно, перспектива вечных мук теперь казалась вполне реальной, на каком-то примитивном уровне, недоступ­ном для логики. А если проклятие реально, то исповедь не повредит.

– ...что я чудовище, – закончил он.

Признание было не таким рискованным, как могло показаться. Исповедник был не слишком надежен – Ахилл загрузил его из Сети (из Водоворота, мысленно поправился он, теперь все его называли только так), и в нем могло быть полно червей и троянов, даже тщатель­ная чистка не дала бы гарантии, – но он отключил все каналы ввода-вывода, кроме голосового, и мог стереть все подчистую, если начнутся какие-нибудь фокусы. И уж точно не собирался оставлять программку в рабочем со­стоянии после того, как перед ней выложится.

Папа, прознай он, что Ахилл занес в семейную Сеть дикое приложение, съехал бы с катушек, однако маль­чик не стал бы рисковать с домашними фильтрами, даже если б отец и перестал за ним шпионить после смерти мамы. Так или иначе, папа никак не мог узнать. Он был внизу, в сенсориуме, вместе со всей провинцией – стра­ной, пришлось напомнить себе Ахиллу, – подключив­шись к помпезной церемонии первого Дня Независимо­сти. Надутая колючая Пенни – дни, когда она обожеств­ляла старшего брата, давно миновали, – продала бы его мгновенно и с удовольствием, но она последнее время обитала в основном в экстаз-шлеме. Контакты, наверно, уже протерли ей виски насквозь.

Был день рождения последнего нового государства на планете, и Ахилл Дежарден остался в спальне наедине с исповедником.

– Чудовище какого рода? – спросил «ТераДруг » голосом андрогина.

Слово Ахилл выучил еще утром и тщательно выго­ворил:

– Женоненавистник.

– Понимаю, – пробормотал ему в ухо «ТераДруг».

– У меня возникают... возникают такие желания – делать им больно. Девочкам.

– И как ты при этом себя чувствуешь? –голос стал чуть более мужественным.

– Хорошо. Ужасно... то есть... они мне нравятся. Чув­ства, в смысле.

– Не мог бы ты уточнить? – в голосе не слыша­лось ни ужаса, ни отвращения. Конечно, их и не могло быть – программа ничего не чувствует, это даже не Тью­ринг-софт. Просто навороченное меню. Но, как это ни глупо, Ахиллу полегчало.

– Это... сексуально, – признался он. – Ну, думать о них так.

– Как именно?

– Ну, что они беззащитные. Уязвимые. Я... мне нра­вится, как они смотрят, когда... это самое...