Рифтеры (Сборник)

Однако он все-таки что-то слышал. В этом Ахилл был уверен. Более того, этот конкретный сигнал тревоги был ему незнаком. За все эти годы машины вокруг из обык­новенных инструментов превратились в друзей, защит­ников, советников и доверенных слуг. Он досконально изучил их голоса: мягкий писк имплантатов, успокаива­ющий гул охранной системы здания, утонченные многооктавные аккорды комплекса предупреждения об угрозах. И никто из них тревогу не поднимал.

Дежарден откинул простыни и поднялся с койки. Стоунхендж маячил в нескольких метрах; подкова из рабочих станций и тактических панелей тускло светилась в тем­ноте. Официальное рабочее место Ахилла находилось на много этажей выше; у него была и официальная кварти­ра, не слишком роскошная, но намного более комфорта­бельная, чем матрас, который он притащил сюда. Время от времени он до сих пор ими пользовался, когда того требовали дела или же когда была важна видимость. Но тут ему нравилось больше всего: в секретном, безопасном импровизированном нервном центре, вздымающемся из узловатого сплетения оптоволоконных корней, растущих прямо из стен. Это был его тронный зал, его цитадель и его бункер. Несмотря на все свое могущество, несмот­ря на всю неприступность его крепости, только здесь, в темном подземелье без окон, Ахилл чувствовал себя в полной безопасности и понимал, насколько это не­лепо.

Почесываясь, он плюхнулся в кресло, стоявшее в цент­ре Стоунхенджа, и начал просматривать данные, поступив­шие по оптоволокну. Мир, как обычно, кишел желтыми и красными иконками, но ничего особо срочного. Ничто не могло вызвать звуковой сигнал тревоги. Дежарден свел все сообщения в один список и отсортировал их по вре­мени поступления; если что и случилось, то прямо сей­час. Так: плавление ЦЕЗАРЬ-реактора в Луисвилле, сбой статического поля в Боулдере, налажена связь с парой точек наблюдения в Аляске. Опять какая-то болтовня о мутировавших жуках и растениях на границе с Панамой...

Что-то еле заметно прикоснулось к его ноге. Ахилл бросил взгляд вниз.

Мандельброт уставилась на него одним глазом. Вто­рого не было. Вместо него зияла темная липкая дыра, полморды оторвало начисто. В полутьме бок кошки ка­зался скользким и черным. Сквозь спутанную шерсть виднелись внутренности.

Мандельброт качалась, как пьяная, все еще подняв переднюю лапу. Открыла рот. И упала с едва слышным «мяу».

«О Боже, нет. О Боже, пожалуйста, только не это».

Он впопыхах набрал номер, даже не включив свет. Мандельброт, истекающая кровью, лежала в луже соб­ственных кишок.

«О Господи, пожалуйста. Она умирает. Сделай так, чтобы она не умерла».

– Привет – застрекотал неживой голос. – Трев Сойер слушает.

Черт побери. Это был автомат, и у Дежардена сейчас не было времени возиться с ветками диалога. Он прервал вызов и вошел в местный каталог адресов:

– Мой ветеринар. Домашний телефон. Все блоки­ровки вырубить.

Где-то в Садбери начал звонить запястник Сойера.

– Ты опять полезла в псарни? – Мандельброт лежала на боку, ее грудная клетка поднималась и опускалась. – Глупая кошка, ты так любила дразнить этих монстров. Поняла, как... о, господи, как ты вообще смогла вернуть­ся. Не умирай. Пожалуйста, не умирай.

Сойер упорно молчал.

«Ответь на звонок, сука! Это же чрезвычайная ситуа­ция! Где тебя черти носят в четыре утра?»

Лапы Мандельброт дергались и сжимались, словно во сне, словно под током. Дежардену хотелось дотронуться до нее, остановить кровотечение, выпрямить позвоноч­ник, да просто погладить, ради всего святого – хоть как-то облегчить ее страдания. Но Ахилл страшно боялся, что неопытным прикосновением сделает только хуже.

«Это моя вина. Это моя вина. Я не должен был пу­скать тебя повсюду, должен был снизить допуск, ведь ты, в конечном счете, всего лишь кошка, и ты не знаешь, как себя вести. И я так и не потрудился узнать, как звучит твой сигнал тревоги, мне просто не пришло в голову, что я должен...»

Не сон. И с миром все в порядке. Заговорил ветери­нарный имплантат, вмонтированный в запястник: корот­кий вскрик, когда жизненные показатели Мандельброт ушли в красную зону, а потом молчание, когда зубы, или когти, или просто инерция от шока низвели сигнал до шума.

– Алло? – прозвучал невнятный сонный голос.

Дежарден вскинул голову:

– С вами говорит Ахилл Дежарден. Мою кошку силь­но изуродовали...

– Что? – недовольно спросил Сойер. – Вы хоть зна­ете, который сейчас час?

– Простите, я знаю, но это исключительный случай. Моя кошка... о, господи, ее разорвали на части, она едва жива, вы должны...

– Ваша кошка, – повторил Сойер. – А зачем вы мне об этом рассказываете?

– Я... вы ведь ветеринар Мандельброт, вы...

Голос был ледяным:

– Я три года как ничей ветеринар.

Дежарден вспомнил: всех ветеринаров отправили ле­чить людей, когда Бетагемот – и сотни сопутствующих ему инфекций – парализовали систему здравоохране­ния.

– Но вы же все еще... вы же знаете, что нужно... я уверен...

– Мистер Дежарден, вы забыли, который сейчас час. А вы помните, какой сейчас год?

Дежарден покачал головой.

– Да о чем вы говорите? Моя кошка лежит на полу, а ее...

– Прошло пять лет с начала эры Огненной Ведь­мы, – продолжил Сойер ледяным тоном. – Люди уми­рают, мистер Дежарден. Миллионами. В таких обстоятель­ствах даже еду тратить на животных – это постыдно. Ожидать, что я стану тратить время, лекарства и перевя­зочные средства на лечение раненой кошки, по крайней мере, неприлично.

В глазах Ахилла защипало. Все вокруг расплылось.

– Пожалуйста... я могу вам помочь. Я могу. Я могу вдвое увеличить норму циркулятора. Воду без ограни­чений. Я могу отправить на орбиту, черт возьми, если вы этого хотите, и вас, и вашу семью. Все что угодно. Только скажите.

– Хорошо: прекратите расходовать попусту мое время.

– Да вы знаете, кто я? – закричал Дежарден.

– Разумеется, знаю. И удивлен, что у правонаруши­теля – особенно такого выдающегося – так сильно сме­щены приоритеты. У вас же должен быть иммунитет к такого рода вещам.

– Ну, пожалуйста...

– Спокойной ночи, мистер Дежарден.

«Потеря соединения» – на одном из экранов загоре­лась очередная желтая иконка.

В углу рта Мандельброт пузырилась кровь. Внутреннее веко скользнуло по окровавленному глазному яблоку, но вновь вернулось в прежнее положение.

– Пожалуйста, – всхлипнул Дежарден. – Я не знаю, что...

«Нет, знаешь».

Он склонился над ней, протянул руку, осторожно на­давил на вздувшуюся петлю кишечника. Тело Мандельб­рот дернулось, словно испустило дух. Она едва слышно мяукнула.

– Прости... Прости.

«Ты знаешь, что делать».

Он вспомнил, как Мандельброт вцепилась в лодыжку отца, когда старик навестил его в 48-м. Вспомнил, как Кен Лабин стоял в одних трусах и стирал брюки в ван­ной: «Твоя кошка меня описала», – сказал он тогда, и в его голосе слышалось невольное уважение. Он вспомнил, как лежал ночами, чувствовал, что мочевой пузырь скоро разорвется, но не смел подняться, боялся потревожить пушистый спящий комок, лежащий на груди.

«Ты знаешь».

Он вспомнил, как Элис пришла на работу с исца­рапанными в кровь руками, пытаясь удержать тощего, шипящего котенка, который уже тогда ни от кого не терпел унижений.