Рим, папы и призраки

Солово же, напротив, ожидал предстоящего. Единственный раз в жизни ему можно было не продумывать все возможности. Шадуф — а через него Феме наделил его самыми подробными наставлениями. Подобные нежности смутно напоминали адмиралу полузабытую семью и могли бы воодушевить его, но стоицизм вкупе с венецианцем заботились об обратном.

Хотя Шадуф почти ничего не сказал о, по всей видимости, всеобъемлющем Феме, он просто утопил Солово в других идеях, провоцирующих размышления. Бог (или Божество), независимо от представлений о нем, обладал, по словам Шадуфа, семьюдесятью тремя подобающими его величию именами, и те немногие персоны, знающие их все, назывались Баал-Шем.

Капитан убедил себя в том, что столь сокровенные теологические тонкости интригуют его. Однако что делать с этой идеей практикующему пирату? Чем подобная информация может помочь морскому разбою?

Шадуф терпеливо объяснил, что звуки Господних имен уложат наповал всякого неподготовленного смертного и Феме отправит собственного Баал-Шема на борт султанского корабля, но его аргументы не сразу убедили Солово. Однако в конце концов он понял, почему Феме ограничивается лишь сотней бойцов против плавучей крепости, которую предстояло встретить пиратам. Из тайн и глубин восставал левиафан, и пусть противник падет, устрашась на короткий миг Господа.

Оставались кое-какие несоответствия и не находившие ответа вопросы, но Солово полагал неделикатным обращаться к ним. Он приобрел восковые затычки для ушей своего экипажа и доверился новым хозяевам. Подобные беспрецедентные сантименты Встревожили боцмана, и Солово в сердце своем не мог осуждать его.

И пока он размышлял о степени, в которой исламский фатализм Триполи воздействовал на его решения, впередсмотрящий завопил:

— Вижу корабль!

Даже капитан дрогнул, когда они приблизились к чудовищу, несшему в себе султанскую дочь. Огромный галеон глубоко осел в воду, отмечая тем самым количество людей на корабле, непринужденно скользившем вперед, шевеля несчетными рядами весел. На диво огромные и зловещие пушки мешали пиратам приблизиться к кораблю с кормы или носа, а вдоль борта, обращенного к Солово, выстроилась целая толпа встречающих — в полном вооружении.

К чести боцмана, он быстро сумел заглушить недовольный ропот. Чтобы ободрить остальных, ему пришлось раскроить череп излишне испуганного морехода. Успокоенный экипаж немедленно постиг мудрость решений своего капитана и приготовился к бою, подгоняемый аллегро надсмотрщика… надо было что-то делать и так или иначе разрешить этот вопрос. Солово отметил искусное положение египетского корабля, позволявшее стрелять из кормового орудия, однако предоставил боцману судить, в какую сторону уклоняться от сокрушительного ядра. Действительно, корабль был много больше, чем те, с кем им приходилось встречаться… но вся пьеса была сыграна не менее сотни раз. К тому же на борту корабля их должен был ожидать друг.

Боцман сделал свое дело, и все промокли, когда море выплеснулось после падения ядра в дюжине шагов от левого борта, и Солово сразу бросил корабль в атаку. Почтительно опустившись на одно колено, капитан поручил себя попечению Марии и ее Сына, не забыв вознести хвалу Иегове (временами аргументы иудаизма казались адмиралу достаточно убедительными).

Тут галеру «Солово» буквально засыпало египетскими стрелами, и люди у весел начали горбиться. Пираты обычно располагали подавляющим огневым превосходством и всем сердцем стремились прибегнуть к нему. Однако, покрывая крики умирающих, капитан запретил воспользоваться им. В то же время он приказал своим заткнуть уши.

Повинуясь дурацкому обычаю берберийских пиратов, велевшему капитану без страха стоять лицом к врагу, палящему из всех имеющихся средств, Солово наконец приступил к изучению объекта нападения… пока оттуда старались навсегда лишить его возможности наблюдать.

Перед ним действительно был бегемот! На постройку судна пошел, должно быть, целый лес; богато украшенный всяческими яркими фитюльками, которые так обожали магометанские владыки, он казался совершенно неуместным на этих волнах. С трудом осилив надпись, Солово разобрал, что могучий белый парус украшен символом веры: «Нет Бога кроме Бога и Мухаммед — пророк его». Капитан улыбался, даже когда стрела, свистнув, едва не задела его ухо. Един Бог, подумал он, однако сейчас мусульмане узнают, что у Него много имен.

Презрев бегство под парусами или силой рабов, неуклюжий египетский корабль убрал весла и стал дожидаться продолжения. Галера «Солово» вильнула и под градом снарядов отправилась к свободному от орудий борту на абордаж. Платформа и крючья уже были готовы, и, поскольку таран не планировался, гребцам приказали оставить греблю и подобрать весла, позволяя инерции доделать все остальное.

Солово собрал на своей галере элитную группу моряков, отличавшихся животными наклонностями и всегда возглавлявших натиск.

Царственный египетский корабль, невзирая на высокие борта, был обременен грузом и глубоко осел в воду, открывая палубу. Обычно в подобный момент начинали метать горшки с горящей нефтью и корзинки с гадюками, чтобы посеять среди многочисленного противника не то что панику — хуже, однако Солово игнорировал молящие взгляды своих крутых ребят. На этот раз — только однажды — он позволит себе слепую веру до самого последнего мгновения.

Баал-Шем запаздывал, истощая слабую веру Солово. Были брошены кошки, рухнули мостики, зубьями цепляясь за палубу египетского судна, и только тогда Баал-Шем явил, наконец, свою руку. Передовые ряды пиратов и моряков уже сцепились в интимном и смертоносном объятии, когда раздался его голос — и весьма вовремя, так как пираты оказались в безнадежном меньшинстве.

В царственном павильоне посреди перепуганной кучки придворных возле великолепного дивана стоял негр. Неторопливо отложив опахало из страусовых перьев, он сделал шаг вперед и заговорил.

Слова его пронеслись над всем шумом, и борьба немедленно прекратилась.

По одному египтяне замирали, обращая свое внимание на вопросы более важные, чем простая схватка не на жизнь, а на смерть. Иные из пиратов совершенно не по-рыцарски пользовались предоставившейся возможностью, чтобы избавиться от обезумевших оппонентов. Теперь, когда выяснилось, кто их помощник, Солово воспользовался ситуацией и пронзил горло египетского капитана арбалетной стрелой.

Впрочем, он мог и не утруждать себя. Услыхав зов Баал-Шема, все, кто мог слышать, зарыдали — от горя ли, счастья, Солово сказать не мог, — а потом начали умирать. Немногие пираты, посчитавшие воск в ушах досадной помехой, последовали их примеру.

Скоро палуба египетского корабля оказалась заваленной мертвыми и умирающими — выстроившимися в ряды, как пленные христиане-гребцы, или валившимися друг на друга, дергающимися воинами в панцирях и придворными в шелках. Солово надеялся проследить за Баал-Шемом и прочесть имена по его губам, однако все произошло слишком быстро… быть может, и к лучшему.

Выжившие пираты взвыли от восторга, увидев подобный успех, и, повыковыряв из ушей затычки, бросились грабить. Их капитан последовал общему настроению. Тут черный как ночь Баал-Шем шагнул навстречу пиратам и повернул их поток в обратную сторону, предоставив тем самым Солово возможность в раздражении удивляться, почему его люди бегут, когда битва окончена. Однако они исчезли за его спиной, и причина немедленно выяснилась. Баал-Шем небрежно приближался к нему, и капитан Солово убедился, насколько легко можно позабыть про цель, достоинство и отвагу. Он обнаружил в себе странное стремление перепрыгнуть на свой корабль и припасть к знакомой палубе.