Римаут. Ледяной ключ

Выстрел комиссара будто отразился от внезапно возникшей на пути призрачной пули стены, не исчез, а ударил назад, в меткого, но мертвого полицейского. Фиолетовая молния остановилась на полдороги к Агате, загорелась яркой звездой и, сменив цвет на жгуче-синий, вернулась к стрелку. На месте призрака комиссара расцвел яркий цветок, затмевая даже полыхавший рядом факел Маркаса. Расцвел, распустился листьями-линиями света и погас, унеся с собой еще одного врага.

Каневски только-только вытянул из кобуры рукоятку своего блестящего пистолета, пока на него можно было не обращать внимания.

Потоки силы били сквозь Агату. Она даже могла различать их… вкус, смысл, принадлежность к какой-либо стихии.

Огненный Маркас перепрыгнул ворота, будто гигантский пылающий мячик, и устремился к ней. Растопырил руки-ветки, горящие неугасимым пламенем. Если успеет обнять, это конец. От жара скрипела кожа костюма, начали тлеть кончики волос. Агата мучительно медленно перебирала свои новые умения, не зная, что могло бы быть страшно этому жуткому существу. Призраку, убившему ее отца.

Наконец, когда Маркас оскалился через огонь уже в шаге от нее, Агата решилась. Она раскинула руки, будто тоже собралась обнять его, и стала… зеркалом. От этого даже у вытащившего пистолет Каневски отвисла челюсть — перед ним встретились два пылающих крестами факела. И огонь победил огонь — у силы, глядящей сквозь Агату на этот мир, было больше прав на существование.

Выше температура.

Сильнее злость.

Выжженный изнутри и снаружи призрак вспыхнул особенно ярко и погас, расплываясь в воздухе хлопьями пепла, разлетаясь мелкими частицами золы в стороны.

Поднявшийся после пламени ветер сдул все, что осталось от Маркаса, прямо в лицо его повелителю. Каневски мгновенно покрылся сажей, словно вылез из печной трубы. Пистолет скрылся под густо облепившей его коркой, стрелять из него сейчас было небезопасно для самого владельца.

— Ты же не человек… Ты — какая-то адская тварь! — тихо сказал полицейский.

— Это ты — тварь, а я — новая хозяйка башни, — уверенно ответила Агата.

Внутри нее все кипело, она готова была бросить этот бой, этого мерзкого человека и рвануться на помощь матери. Готова, но… Не могла. Ее права должны быть подтверждены полностью.

Откуда она взяла эти слова? Кто продиктовал ей, что она должна, а что — нет?

— Башни? Почему — башни?! — недоуменно спросил Каневски. Он обернулся взглянуть на дом за своей спиной и замер так, даже бросив отчищать ненужный больше пистолет.

Над Римаутом все-таки начинался рассвет. Еще не солнце, даже не его лучи из-за горизонта — просто небо стремительно превращалось из черного в серовато-синее, с розовой кромкой далеко на горизонте. Совсем ненадолго проступили звезды — а ведь их не было всю эту ночь, не было, как же я не обратила внимания! — подумала Агата.

И в этом нарастающем свете и она, и ошарашенный полицейский увидели, что у дома больше нет привычной крыши, острым уголком вверх. Точнее, где-нибудь она могла быть, но никак не над чердаком, потому что у дома теперь было немыслимо много этажей. Десятки. Сотни. Они уходили вверх наподобие небоскреба, которые любят строить в больших городах. Ряды окон — то небольших, квадратных, — то высоких, со стрельчатыми арками сверху, тянулись, опоясывая дом до самых облаков, подсвеченных сейчас розовой акварелью рассвета.

— Ведьма! — не оборачиваясь, сказал Каневски. — Впрочем, спасибо. Теперь это будет моим. Эй, воин!

Из ворот вышел последний его боец — непонятным образом выросшая до размеров взрослого мужчины игрушка. При ходьбе у куклы скрипели деревянные ноги, звенели намертво вделанные в грубые кулаки сабли. Призрачный рассвет отражался от металлического шара головы, на котором навсегда застыла нарисованная грустная гримаса.

— Убей ее и уходи, — повелительно сказал Каневски.

— Р-р-р-м-м-м… — откликнулся воин и почти строевым шагом пошел мимо него.

Агата вздохнула. Ну что ж… Значит, так тому и быть. Тем более, что сил почти не осталось. Надо это сказать.

— Ты же — оберег. Талисман. Вот и… Не смог спасти свою хозяйку, так хотя бы отомсти!

Каневски гадко засмеялся и наконец-то повернулся к ней. Даже зрелище башни не могло отвлечь его от убийства этой нелепой девчонки, едва не испортившей весь его план.

— Р-р-р-м-м-м! — непонятно чем вновь сказал игрушечный воин, проходя мимо него. Потом с потрясающей скоростью взмахнул рукой с приделанной к ней отточенной саблей и отрубил Каневски голову. Так и не переставшая скалиться в своей дикой радости, голова полицейского капустным кочаном отлетела к забору и замерла. Тело, еще не понявшее, что его убили, булькнуло из ровного среза шеи кровью — сперва струйкой, потом, повинуясь еще бьющемуся черному сердцу, целым фонтаном.

— Радоваться я не стану… — сказала Агата и, повернувшись, побежала к машине на помощь матери.

Когда она, уже вытаскивая тяжелораненую Марию из пробитого в десятке мест салона авто, глянула назад, фигуры воина уже не было. Только обезглавленный труп в полицейской форме, грязный до невозможности, покрытый коркой из крови и сажи.

И башни больше не было видно — привычные два этажа и чердак под крышей, но Агата твердо знала теперь, что она — есть.

Но это потом, все это потом…

Надо отдать часть силы смертельно раненой маме, спасти ее, бледную, без сознания, зажимающую рукой глубокую рану на груди, вовсе не похожую на след от пули. А башня никуда не денется, теперь у нее есть хозяйка.

Сила внутри Агаты заворчала, клубясь, завинчиваясь в спирали. Девушка чувствовала, что не умеет пока ею пользоваться так, как надо, но некогда учиться.

— Не умирай! — коротко приказала она Марии и положила свою руку на рану, откинув материнские пальцы в сторону. Через окно, которым теперь стала Агата, начали просачиваться лучики тепла, подобно первому весеннему солнцу. Они пронзали ее насквозь, но не убивали и не разрушали. Они доходили до кончиков пальцев, пощипывая подушечки, тонкими иголками впиваясь в чужую плоть.

— Ты… — Мария открыла глаза. Кожа ее порозовела, сменив мертвенную бледность на почти здоровый цвет. — Ты же…

— Да, мамочка! Это я. Все будет хорошо. Теперь точно все будет хорошо!

— Ты… одета как жрица любви! — наконец договорила мама и поморщилась. — Это непристойно.

Лири, с трудом поднявшийся на ноги, с кровоточащими руками и шеей, громко засмеялся за спиной Агаты. Засмеялся, тут же скорчился от боли и сполз по крылу разбитого пулями автомобиля, потеряв сознание. Однако сама девушка осталась совершенно спокойной.

Действительно — ну что еще могла сказать ее мама?

14. Возвращение к себе

Вдоль трещины в асфальте медленно ползет гусеница. Зеленая с белым, пушистая, смешно перебирает многочисленными лапками по огромным — для нее — ухабам. Отец ломает длинную травинку и, присев, зависнув над личинкой свифтовским великаном, пробует подцепить гусеницу под брюшко. Почти удается, но — нет! Смешно извиваясь, она соскальзывает вниз и, словно не обратив внимания на кратковременный полет, ползет дальше.