Римаут. Ледяной ключ

С каждым шагом котенок действительно растет, превращаясь в роскошно лохматого зверя. Наряд мамы тоже немного меняется: пиджак, более узкая юбка.

Отцу почему-то становится страшно. Он оглядывается и понимает, что они прошли уже почти половину. Треть — точно. Парк за спиной слился в мутно-зеленую полосу, но и дома впереди, кажется, не приблизились. Они идут и идут над застывшей водой, и вокруг них ничего не меняется. Изменения происходят с ними самими: кот перестал расти и просто идет рядом с хозяйкой, ровно и молча, как заводная игрушка.

Достаточно было Карлу на мгновение отвернуться, чтобы обнаружить: мама теперь катит впереди себя коляску. Модная трехколесная конструкция иногда чуть подпрыгивает на перемычках между цементными участками.

— Манфред, — ровно говорит мама. На ней теперь не офисная роба, а что-то уютно-домашнее. — Манфред Вильгельм Лири. Ты рад?

У отца пережимает горло, он ничего не может сказать, только кивает в ответ.

— Ты слишком много работаешь, любимый… — шепчет она, на ходу поправляя что-то в коляске. — Зато своя квартира.

Отец опускает взгляд и понимает, что одет уже не в костюм: что-то удобное, обычное и не столь официальное. Он машинально расстегивает пуговицу и видит свою руку, а на безымянном пальце — сверкнувшую полоску кольца.

Марта избавилась от коляски и ведет теперь за руку мальчишку лет четырех-пяти. Он до ужаса напоминает самого Карла на детских фотографиях: те же растрепанные светлые волосы, та же готовность к улыбке и что-то неуловимо-хитрое в выражении лица.

— Привет… Вилли! — наконец произносит отец. Мальчуган серьезно кивает в ответ, почему-то не говоря ни слова. Возле ноги матери кот прямо на ходу начинает словно таять в воздухе, становясь все более прозрачным с каждым шагом.

— Девять лет прожил зверь… Жалко, мог бы больше. — Она говорит как диктор на вокзале, четко, но без интонаций. Словно читает заранее заготовленный текст.

Сын заметно вытягивается, на вид уже класс третий-четвертый. Растрепанные волосы теперь коротко подстрижены, выбриты по бокам. Странно, но ему идет.

Тишина продолжает давить. Еле слышны только шаги — самих родителей. Манфред Вильгельм, несмотря на внешнюю материальность, ступает абсолютно беззвучно.

— Ты меня любишь? — спрашивает мама.

— Да, моя хорошая… Но мне что-то страшно. Вот честно. Где мы? Что это все?!

— Это все?.. Жизнь. — Помолчав, отвечает она.

Сын уже почти с нее ростом, а перед мамой снова коляска. Другая, не та, что в первый раз. Да и сама Марта заметно изменилась — она явно лет на десять старше, чем была совсем недавно. Сильно обрюзгла, на руках заметные морщины.

— А у тебя — живот и повышенное давление, — немедленно откликается она на взгляд Карла. — Ничего страшного, возраст. Зато — Алиса. Хорошая девочка, давно бы надо было…

Возле ее ноги снова топает котенок, теперь серый с полосками.

Рядом с испуганно оглядывающим себя отцом — черт, правда живот толстый! — появляется незнакомая женщина. Ей лет двадцать пять, вряд ли больше. Не очень яркая, но что-то в ней цепляет. Он смотрит краем глаза, пытаясь понять, кто это.

— Это Фрик Второй. А это — Матильда. Ты с ней работаешь. И спишь. Ты же большой мальчик, пора заводить новые игрушки.

— Я… Да нет же!

— Ну почему нет, когда — да. Не волнуйся так сильно, давление же…

Вилли уже совсем взрослый. Дочка — подросток. Матильда, прошагав немного, исчезает. Была — и нет. Ее сменяет еще несколько женщин, ни одну из них Карл пока не знает. Он боится спрашивать, а мама молчит.

Карл замечает, что ему становится тяжелее идти. В руке откуда ни возьмись — тяжелая трость с лакированной изогнутой ручкой. Он опирается на нее, стараясь не останавливаться. Почему-то нельзя ни на секунду остаться на месте.

— Авария. — Так же пугающе ровно говорит мама. — Ничего страшного, но ногу повредил. Так и будешь хромать дальше.

Марта начинает стремительно худеть. С каждым шагом. Сперва ей это даже к лицу, но потом она болезненно высыхает, выглядя старше и старше.

— Это рак, любимый. Слишком поздно обнаружили. И даже не взялись оперировать, да. Так случается даже в Германии.

Он, тяжело наваливаясь на палку, бросается к ней, проходя сквозь совсем взрослую дочку, сквозь подругу сына, но не успевает. Мама тает в воздухе, напоследок грустно ему улыбнувшись. Карл понимает, что кричит, но не слышит даже сам себя.

Отец отворачивается и на ходу тычет палкой в очередную незнакомку сбоку от себя. Воздух. Просто воздух. Все эти фигуры — просто непонятные призраки. А рядом с сыном теперь идет совсем молоденькая девушка, неуловимо напоминающая Марту. Алиса, выглядящая старше своей спутницы, переглядывается с ней, обе безмолвно над чем-то смеются.

Кажущиеся огромными дома на том берегу нависают над ним, равнодушная сетка балконов и слепых окон, в каждом из которых отражается солнце.

Мост закончился.

Нужно сделать всего несколько шагов и сойти на другой берег. Здесь все равно уже нет дороги назад. Гусеницы становятся бабочками и умирают, иных вариантов пока не придумали.

Вильгельм Лири рывком открыл глаза. Подушка под головой была пропитана холодным потом — казалось, на нее выплеснули ведро воды и заставили лечь в самую сырость. В приглушенном свете ламп он понял, что находится в больнице. Судя по всему, удалось выжить во всей этой дикой истории, случившейся в Римауте.

Болезненный, и от того еще более яркий и достоверный сон не отпускает его. Кажется — прикрой на мгновение глаза, и снова окажешься там же. На мосту. Рядом с еще живой мамой, от которой остались только память и небольшой памятник на тихом франкфуртском кладбище с надписью «Марта Лири, 1970–2016». А отцу надо бы позвонить. Он после аварии действительно плохо ходит, уже давным-давно. Надо же, и у Фрика был такой же лохматый предшественник…

Лири скосил глаза влево и обнаружил, что у него, оказывается, появилась прекрасная сиделка.