Римская история

CX. Судьба ломает планы людей, а иногда замедляет их исполнение. Цезарь уже подготовил зимние лагеря у Данубия, подвел войска и находился не более чем в пятидневном переходе от вражеских постов; (2) легионы, которые предстояло повести Сатурнину [315], были удалены от врага почти на равное расстояние и через несколько дней должны были соединиться с Цезарем в указанном месте, как вдруг взялась за оружие вся непривычная к благам мира, окрепшая Паннония, а также Далматия, по всей территории которой племена были втянуты в заговор [316]. (3) Тогда пришлось предпочесть славе необходимость: казалось небезопасным направиться с войском внутрь страны и оставить Италию беззащитной перед лицом столь близкого врага. Общая численность племен и народов, которые восстали, превышала восемьсот тысяч. Они выставили почти двести тысяч пехотинцев, годных к несению оружия, и девять тысяч всадников - (4) огромную массу, покорную свирепейшим и опытнейшим вождям. Часть их решила напасть на Италию, с которой они граничили у Наупорта и Тергесте; часть хлынула в Македонию, часть должна была защищать свои земли. Верховное командование было в руках двух Батонов [317] и Пиннета. (5) Все паннонцы знали не только дисциплину, но и язык римлян; многие были даже грамотны и знакомы с литературой. Итак, клянусь Геркулесом, никогда ни один народ не переходил так быстро от подготовки войны к самой войне, осуществляя задуманное. (6) Римские граждане были уничтожены, торговцы перебиты; в области, наиболее отдаленной от полководца, было истреблено большое количество вексилляриев, военными силами занята Македония; все и повсюду было опустошено огнем и мечом. Мало того, вызванный этой войной страх был настолько велик, что поколебался и ужаснулся даже стойкий, укрепленный опытом стольких войн дух Цезаря Августа.

CXI. Ввиду этого был произведен набор войска, а также повсюду и полностью призваны все ветераны. Мужчины и женщины в соответствии с имущественным цензом должны были выставить в качестве воинов вольноотпущенников [318]. В сенате прозвучал голос принцепса: «Через десять дней, если не быть настороже, враг может оказаться в поле зрения города». Для войны потребовались услуги сенаторов и римских всадников - они обещали без колебания [319]. (2) Все это готовилось бы напрасно, если бы не было того, кто бы это направлял. Поэтому государство потребовало от Августа послать под защитой воинов [320] Тиберия. (3) Во время этой войны моя скромная персона получила блестящую должность. По окончании службы в коннице я стал квестором-десигнатом и, еще не будучи сенатором, поставлен наравне с сенаторами и даже с народными трибунами-десигнатами. Я повел часть войска, доверенного мне Августом, из Рима к его сыну. (4) Далее во время квестуры я отказался от провинции и был направлен легатом Августа к самому Тиберию. Какие вражеские войска мы увидели в первый год! Как целесообразно благодаря предвидению военачальника мы избегали крупных соединений вражеских сил и одолевали [321] их по частям! Мы видели, как соразмерно и в то же время с высшей пользой для авторитета полководца ведутся операции, с каким благоразумием расположены зимние лагеря, как надежно заперто караулами войско нашего врага! Они нигде не давали ему прорваться, и он, лишенный подкрепления [322], терял силы, исходя яростью против самого себя.

CXII. Достойна упоминания счастливая своим исходом, смелая по замыслу первая летняя кампания Мессалина [323]. (2) Этот человек, более славный и достойный умом, чем происхождением (ибо отцом его был Корвин, а свой когномен он оставил брату Котте), был поставлен над Иллириком, когда внезапно разразился мятеж. Он с двенадцатым легионом половинного состава, будучи окружен неприятельским войском, рассеял и обратил в бегство более двадцати тысяч врагов, за что был почтен знаками отличия триумфатора. (3) Варвары, как бы ни радовались они своему численному превосходству, как бы ни была велика их уверенность в своих силах, не могли положиться на себя там, где находился Цезарь. Часть их войска, непосредственно противостоявшая нашему военачальнику, в соответствии с нашими планами и к нашей выгоде ослабленная и доведенная до гибельного голода, не осмелилась ответить на наш приступ, отказалась принять битву, которую ей предложили наши воины, ставшие в строй, а захватила Аппиеву гору [324] и укрепилась на ней. (4) Что касается той части, которая двинулась навстречу войску, приведенному консулярами А. Цециной и Сильваном Плавцием из заморских провинций, то она окружила пять наших легионов вместе со вспомогательными отрядами и царской конницей (ведь царь Фракии Реметалк, соединившись с вышеназванными военачальниками, привел для подкрепления большой отряд фракийцев) и нанесла всем едва ли не полное поражение. (5) Рассеян строй царских всадников, обращены в бегство конные подразделения, вспять обратились когорты, охвачены трепетом находившиеся у знамен легионов. Но в это время доблесть римского воина завоевала себе больше славы, чем оставила на долю военачальников: разительно отличаясь своими обычаями от главнокомандующего, они Ринулись на врага прежде, чем узнали от разведчиков, где он. (6) Итак, хотя легионы находились в трудных обстоятельствах, - сражены врагом некоторые военные трибуны, погибли префекты лагерей и предводители когорт, залиты кровью центурионы и даже погибли люди высокого положения [325], - они, не довольствуясь тем, что задержали врагов, обратились на них, сломали их строй и добыли в бою победу, в которой уже отчаялись. (7) Почти одновременно Агриппа, усыновленный родным дедом в один день с Тиберием, начал показывать (так же, как и два года назад [326]), каков он есть: из-за редкой порочности ума и духа он своими действиями против приемного отца, то есть деда, отвратил его от себя, и вскоре пороки, растущие день ото дня, привели его к концу, достойному его безумия.

CXIII. Узнай теперь, М. Виниций, что Тиберий был столь же великим вождем на войне, каким принцепсом ты видишь его в мирное время. Соединились войска - и те, которые были при Цезаре, и те, которые пришли к нему, - в один лагерь было стянуто десять легионов, более семидесяти когорт, четырнадцать… и более десяти тысяч ветеранов, к тому же большое число добровольцев, множество царских всадников, так что все войско приняло такие размеры, каких оно не имело нигде и никогда после гражданских войн. Все испытывали радость, связывая с численностью надежду на победу. (2) Но император, будучи верен поведению, которому, как я видел, он следовал во время любой войны, лучший судья своих дел, предпочел полезное внушительному, сделав то, что достойно одобрения, а не то, что в любых обстоятельствах одобряется. Он подождал несколько дней, чтобы прибывшее войско восстановило силы, ослабленные дорогой, и решил его распустить, поняв, что им невозможно командовать из-за его величины. (3) Он сам сопровождал его во время очень трудного и утомительного перехода, о тяготах которого едва ли можно рассказать, чтобы кто-либо не посмел напасть на наше войско и чтобы враги, опасаясь за свои владения, не могли бы напасть на отдельные части отходящих. Он отпустил их туда, откуда они пришли, а сам в начале очень трудной зимы вернулся в Сисцию и разместил свои войска в разных зимних лагерях, поручив их легатам, среди которых были и мы.

CXIV. О дела, о которых не стоило бы распространяться, не окажись они великими, полезными, приятными и человечными благодаря подлинной, истинной добродетели! За всю Германскую и Паннонскую войну никто из нас, будь он выше или ниже по положению, в случае болезни не оказывало без заботы Цезаря об излечении и поправке здоровья, словно все его помыслы были совершенно свободны от бремени великих дел и нацелены на одно это. (2) Была наготове запряженная повозка; находилась в общем пользовании его лектика - [применение] ее довелось испытать подобно другим и мне. Не было никого, кому не сослужили бы службу для поправки здоровья и лекари, и кухонные принадлежности и переносная баня, предназначенная лишь для него [одного]. Не хватало только дома и домашних, но не ощущался недостаток ни в чем из того, что они могли бы предоставить или чего у них можно было бы попросить. (3) Добавлю и то, с чем каждый из очевидцев тотчас согласится, как и с прочим, о чем я рассказал: на коне он ездил всегда один, во время большей части летних экспедиций обедал сидя и только вместе с теми, кого приглашал. Тех, кто нарушал дисциплину, он прощал, лишь бы это не становилось вредным примером; его предупреждения были частыми, он делал и выговоры, карал очень редко, и придерживался среднего, многого не замечая, кое-чему препятствуя.

(4) Успехом зимней кампании было завершение войны, и с наступлением лета вся Паннония запросила мира, тогда как в Далмации сохранялись очаги войны. О том, как эта столь многочисленная необузданная молодежь, незадолго до того угрожавшая Италии рабством, снесла оружие, которым сражалась, к реке под названием Батин [327] и вся простерлась у ног императора, и как один из ее выдающихся вождей - Батон - был взят в плен, а другой, Пиннет, сдался сам, я, надеюсь, расскажу в главном своем труде по порядку.

(5) Осенью армия с победой возвратилась в зимние лагеря, и Цезарь поставил во главе всех войск М. Лепида [328], человека очень близкого к Цезарям и по имени и по судьбе, вызывавшего уважение и восхищение в той мере, в какой каждый мог его знать или понимать, и, как считалось, добавившего новый блеск к великому имени, от которого происходил.

CXV. Цезарь перенес свое внимание и оружие к другому бремени - к Далматской войне. Каким помощником и легатом оказался для него в этой области мой брат Магий Целер Веллеян, свидетельствуют высказывания самого Цезаря и его отца и те многочисленные почести, которыми он его удостоил, увековечивая, во время своего триумфа. (2) В начале дета Лепид вывел войска со своих зимних квартир, направляясь к императору Тиберию через территорию племен, ранее не затронутых бедствиями войны и поэтому неукротимых и неистовых, и, преодолев препятствия местности и вражеские силы с большими потерями для тех, кто ему сопротивлялся, разорив поля, предав огню постройки, вырезав население, прибыл к Цезарю, счастливый победой, отягощенный добычей. (3) Будь это осуществлено под его собственными ауспициями ему полагался бы триумф; в согласии с мнением выдающихся граждан и по воле сената он был награжден триумфаторским облачением. (4) Эта летняя кампания положила конец великой войне: ведь далматские племена - перусты и десидиаты, почти неодолимые благодаря обитанию в горах, неукротимости нрава, а также исключительным навыкам боя и главным образом узости лесистых ущелий, были усмирены лишь тогда, когда их почти полностью перебили не только под предводительством Цезаря, но его собственной силой и оружием. (5) Ни во время этой великой войны, ни во время Германской никогда ничто не вызывало у меня большего восхищения, чем то, что император не считал возможность победы настолько благоприятной, чтобы не принимать во внимание потери воинов, и всегда наиболее славной считал самую безопасную: он сообразовывался скорее со своими убеждениями, чем с молвой, и никогда решения вождя не направлялись суждением войска, но войско направлялось предусмотрительностью вождя.

CXVI. В ходе этой войны в Далмации проявил великую доблесть Германик, посланный во многие труднодоступные районы. (2) Также консуляр Вибий Постум [329], получивший назначение в Далмацию, заслужил усердием и славными подвигами триумфаторские отличия. Подобной чести за несколько лет до этого добились в Африке Пассиен [330] и Косс [331], люди, знаменитые доблестями, хотя не одинаковыми. Но Косс закрепил память о победе даже в когномене сына, юноши, рожденного стать образцом всех доблестей. (3) Что касается сотоварища подвигов Постума, Л. Апрония [332], в этой же войне, то он исключительной доблестью заслужил те почести, которые впоследствии получил. О, если бы даже не было засвидетельствовано более значительным опытом всемогущество фортуны! Но и в обстоятельствах такого рода ее сила могла бы быть познана в полной мере. Ведь и Элий Ламия [333], человек старинных правил, но умеряющий древнюю суровость исключительным дружелюбием, самым блестящим образом исполнявший свои обязанности в Германии и в Иллирике, а вскоре затем в Африке, не получил триумфаторских почестей потому, что не доставало повода, а не заслуг. (4) И А. Лициния Нерву Силиана, сына П. Силия, которым недостаточно восхищались даже те, кто его знал, хотя он и проявил себя так, что не было лучше гражданина и честнее полководца, чем он, преждевременная смерть лишила и блага почетной дружбы принцепса, и вознесения до высочайшего положения, достигнутого его отцом [334]. (5) Если кто скажет, что я искал повода для упоминания об этих людях, то я с ним соглашусь, но ведь честная, непредубежденная правдивость у порядочных людей - не преступление.

CXVII. Едва Цезарь положил конец Паннонской и Далматской войнам, как менее чем через пять дней после столь великих деяний из Германии пришло горестное известие о гибели Вара и уничтожении трех легионов и стольких же конных отрядов и шести когорт [335]. Но фортуна была исключительно милостива к нам хотя бы в том, что к этому был непричастен Тиберий… [336] Надлежит задержаться на причине поражения и личности Вара. (2) Квинтилий Вар, происходивший из семьи скорее известной, чем знатной, был от природы человеком мягким, спокойного нрава, неповоротливым и телом и духом, пригодным скорее к лагерному досугу, чем к военной деятельности. Что он не пренебрегал деньгами, доказала Сирия, во главе которой он стоял: бедным он вступил в богатую страну, а вернулся богатым из бедной. (3) Будучи поставлен во главе войска, которое было в Германии, он воображал, что этих людей, не имеющих ничего человеческого, кроме голоса и тела, которых не мог укротить меч, сможет умиротворить правосудие. (4) С этими намерениями он вошел в глубь Германии и протянул летнюю кампанию, словно бы находясь среди людей, радующихся сладости мира, и разбирая по порядку дела с судейского возвышения.

CXVIII. Что касается германцев (кто этого не испытал, едва поверит, - несмотря на чрезвычайную дикость, они необыкновенно хитры - от рождения народ лжецов), они придумывали один за другим ложные поводы для тяжбы: то втягивали друг друга в ссоры, то благодарили за то, что римское правосудие кладет им конец, за то, что их дикость смягчается новизной неведомого им порядка, и за то, что ссоры, обычно завершавшиеся войной, прекращаются законом. Всем этим они привели Квинтилия в состояние такой беззаботности, что ему казалось, будто он в должности городского претора творит суд на форуме, а не командует войском в центре германских земель.

(2) Тогда вялостью нашего полководца как поводом для преступления воспользовался Арминий, сын вождя этого племени, Сигимера, юноша знатный, в бою отважный, с живым умом, с неварварскими способностями, с лицом и глазами, отражающими отблеск его души; будучи усердным участником наших прежних походов, он но праву заслужил римское гражданство и был введен во всаднический ранг. Он весьма здраво рассудил, что никто не может быть застигнут врасплох быстрее, чем тот, кто ничего не опасается, и что беспечность - самая частая причина несчастья. (3) Итак, он сделал своими соучастниками сначала немногих, а вслед за тем большинство: он говорил, он убеждал, что римлян можно победить, и, связав планы с действиями, назначил время выступления. (4) Вару это становится известно благодаря Сегесту, верному и влиятельному человеку этого племени. Он также требовал… [337] рок над замыслами и притупил у Вара всю остроту ума. Ведь дело обстоит так: обычно, если божество задумает изменить чью-то судьбу, то сокрушает и его замыслы и (что печальнее всего) случившееся кажется заслуженным, и несчастье превращается в вину. Итак, Вар отказывается верить, выразив надежду, что расположение к нему германцев соответствует его благодеяниям. После первого предупреждения недолго оставалось ждать второго.