Рис

Средь беспорядочной ругани только Ци Юнь не утратила трезвость рассудка. Она вновь и вновь поднимала «вопрос ключевой»: как зеленый браслет оказался в руках Сюэ Ц яо? Та твердо стояла на том, что нашла. Поднял акак-то с пола в хранилище.

– Не пострадала бы, умница, от своего же ума, – Ци Юнь строго взглянула невестке в глаза. – Бао Юдалеко, но «уходит вода, обнажаются камни». Побойся: прогневавший Будду сражен будет молнией.

Выпроводив из гостиной Ми Ш эн’а с Най Ф ан, Ци Юнь с кислою миной захлопнула дверь и изрядное время цедила из чашки лекарство:

– Считала почтительной, благоразумной тебя. Вижу, я ошибалась. Похоже, порядочным людям в лабаз вход заказан: судьба рода Фэн.

Сюэ Ц яо хранила молчанье. Недавняя битва совсем истощила ее.

– Ведь, по правде, браслет тебе дал Баю Ю. Я заметила ваши паскудные шашни. Я знаю про скверну такую в лабазе, сказать даже совестно.

Смежив глаза, Сюэ Ц яо припомнила рвущую сердце постыдную сцену: на куче зерна со спесивым лицом Бао Юопускает штаны.

– Наговор! – исторгаемые Сюэ Ц яо слова прозвучали болезненным стоном. – Здесь все на меня наговаривают.

Ей в лицо полетело полчашки целебного зелья. Коричнево-красный отвар, растекаясь по бледным щекам, походил на подтеки свернувшейся крови. Вид струек слегка успокоил Ци Юнь:

– Вот семейство прокл ятое: что ни мужик – душегуб, что ни баба – дешевка. Судьба. Что одна могу с этим поделать?

Почувствовав шаткость её положения, члены семьи всеми средствами тщились больней уязвить Сюэ Ц яо. Она с безразличьем внимала занудным намекам Най Ф ан, терпеливо сносила тычки и постельную грубость Ми Ш эн’а. Боялась она одного – как бы чертов Чай Ш эн не сболтнул про измену в хранилище.

– Не ожидал от тебя, – заявил он ей как-то сквозь сжатые зубы. – Влепила мне гр аблями [34] . И я тебя накажу. Пеня – сотня монет.

34

Грабли – оружие Свиньи из романа «Путешествие на Запад». Ударить гр аблями – свалить с больной головы на здоровую.

– Не сердись. Не нарочно. Пойми, – Сюэ Ц яо сама понимала, насколько бессильны ее оправданья, – мужчине «пятно на спине» не беда. А мне жизни не будет...

– Не слишком ли любишь себя? – мрачно хмыкнул Чай Ш эн. – Мы так д ело решим: либо ты мне отдашь сто монет, либо я, встав на улице Каменщиков, расскажу о позоре твоем всем и каждому…

– Завтра. Дождись, – Сюэ Ц яо с затравленным видом смотрела Чай Ш эн’у в глаза, обрывая один за другим лепестки нежно-желтой магнолии. – Завтра я как-нибудь да расплач усь.

Наступила бессонная ночь. Духота небывалая: ни дуновения ветра. Вздымаясь над рисом в хранилищах, полчища злых комаров вылетали на внутренний двор, заедая собравшихся там домочадцев. Ворочаясь в кресле-плетенке, на хлипком бамбуковом ложе, на голой земле, те нещадно бранили – один лишь У Л ун безмятежно храпел – комаров и погоду. Ци Юнь попыталась прогнать мошкару, поджигая полынь, но желанного действия дым, к удивлению, не возымел. Комары, так же нудно звеня, продолжали кружить над лабазом.

– Канальство! – Ци Юнь обвела взглядом темно-багровое небо.

– До солнцеворота еще далеко [35] , а такая жара, – бормотала она про себя. – Странный год. Обязательно что-то случится.

Вот край небосвода подернуло темной густой пеленой, но горяч и недвижен по-прежнему воздух.

– Недолго загнуться по старости лет. Помню, тетка в такую же ночь померла; так к утру уже тело воняло.

Ци Юнь обмахнула лицо разрисованным веером и оглядела домашних.

35

До солнцеворота еще далеко – самое жаркое время в южных провинциях от летнего солнцестояния до начала осени.

– А где Сюэ Ц яо? – Ци Юнь растолкала Ми Ш эн’а.

Тот буркнул: «Не знаю», и снова заснул.

– Неужели в покоях торчит? – сложив веер, Ци Юнь ткнула сына резной рукоятью. – Сходи, посмотри. Неравн оудавилась.

– Пусть давится, – не шелохнулся Ми Ш эн.

Проворчав: «Мертвеца мне в такую жару не хватало», Ци Юнь подошла к окну спальни, отдернула занавесь. Напоминая фигурки «бумажных людей» [36] , Сюэ Ц яо недвижно сидела на ложе. Свет лампы выхватывал из темноты толчею комаров, мошкару облепившую потную белую кожу. В руках Сюэ Ц яо сжимала корзину. С плетенкою этой, наполненной гроздьями красных цветов на подушке из белого риса, она пришла в день своей свадьбы в лабаз. Всё приданое. Жалкий предвестник грядущих «ухабов и рытвин». Ци Юнь не смогла разглядеть, что творилось в душе у невестки. В несносную душную ночь, когда все остальные «бранили людей и роптали на Небо», одна Сюэ Ц яо, «недвижная, словно озерная гладь», одиноко сидела в тиши своей спальни.

36

Бумажные люди – фигуры из бумаги в человеческий рост, сжигаемые на похоронах.

Под утро подул вдруг пахн увший зловонием фармацевтической фабрики ветер, и все, кто промучился ночь на дворе, наконец-то уснули. Одетая в персиковый, свой любимый наряд, Сюэ Ц яо тихонько прошла по двору между спящих людей, вошла в кухню, открыла заслонку печурки.

– Чего там? – Ци Юнь разбудил дробный стук.

– Я вам кашу готовлю, – послышался хриплый, глухой как из бочки ответ Сюэ Ц яо. – Вы сами вчера наказали.

– Пожиже свари, – Ци Юнь снова легла.

В забытьи ей почудилось, будто с корзиной в руках Сюэ Ц яо идет чрез торговую залу. Открылись ворота, как тень промелькнул ее яркий наряд. Промелькнул и пропал.

Сели завтракать, а Сюэ Ц яо еще не вернулась в лабаз.

– Знать, на рынок пошла. Без нее начинаем, – Ци Юнь разливала по плошкам горячую кашу.

Такая как надо: не слишком густая, и клейкая. Как бы то ни было – это Ци Юнь не могла не признать – Сюэ Ц яо в домашних делах – мастерица.

Первым попробовал кашу У Л ун и немедленно выплюнул:

– Тьфу! Что за привкус? – отставив тарелку, он зло сдвинул брови. – Какая-то дрянь. Кто всё это готовил?

– Наверное, рис промыт плохо, – отведала каши Ци Юнь. – Яд для крыс мог в корзину попасть. Вкус действительно странный.

– Не есть никому! Я за кошкой, – У Л ун стал искать неизвестно куда убежавшую рыжую кису.

– Мышьяк! – закричал вдруг Ми Ш эн, вылив полный горшок под кирпичную стену.