Рис
Шрифт:
Три дня не спадала жара. Хоть два гроба и были обложены льдом, пусть Ци Юнь и разбрызгала восемь флаконов «цветочной росы» [42] , тяжкий дух разложенья наполнил весь дом. Засвидетельствовать посещеньем лабаза свои соболезнованья пожелали немногие. Соревнование пьяных солдат принесло в каждый дом запах смерти. Казалось, весь город справлял в эти летние дни погребальный обряд, и поэтому две домовины в лабазе Большого Гуся были зрелищем более чем заурядным.
42
Цветочная роса – одеколон.
Заткнув ноздри хлопком, Чай Ш эн – как того
– Это ты их убил, – возвратившись домой с похор он – наконец-то! – жены и ребенка, Чай Ш эн отыскал в пустой зале причину трагедии. – Не отослал бы к мамаше рожать, так остались бы живы.
– Меня обвиняешь? – раскачиваясь в старом кресле-качалке, У Л ун благодушно разглядывал сына.
– И вправду смешно, – У Лун, хлопнув ладонями по подлокотникам, смежил глаза. – На моих руках крови порядочно, но не Най Ф ан. «Заяц возле норы своей травку не щиплет». За пару лет в школе я это себе уяснил.
– Коль рожала бы дома, была бы жива. А я сына бы нянчил, – Чай Ш эн поморгав с недос ыпа глазами, зевнул и, разлегшись на стойке, нечленораздельно промолвил:
– Отец, ты жену мою с сыном убил.
– Хочешь счеты свести? – У Лун, вытащив маузер, взвесил его на ладони. – Я дам тебе пушку. Найди тех японцев и головы их принеси. Только духу-то хватит? Ты слышишь меня?
Чай Шэн громко храпел, уронив на прилавок тяжелую голову. Мать и дитя обрели погребенье на старом семейном погосте – теперь можно выспаться.
Город – одно непомерно большое, красивое кладбище. Ночью У Л ун’у не раз приходила подобная мысль. Город создан, чтоб в нем умирали. Средь шумных извилистых улочек толпы людей исчезают как капельки влаги под солнцем. Их губят убийства, болезни, отчаянье, пули японцев... Ведь город – набитый деньг ами и золотом, модной одеждой и царскими яствами гроб. Открывается крышка, и с дымом заводов и фабрик, с чарующим духом косметики, с запахом женского лона из недр домовины вовне вырывается сильная, хоть и незримая длань, чтоб, схватив свою жертву среди толчеи переулков, увлечь в ледяное бездонное чрево.
У Л ун’у ночами мерещилась темная длань. Избегая ее приводящих в смятение прикосновений, он переносил пропитавшуюся липким потом подстилку из спальни на внутренний двор, со двора в полный рисом амбар. Здесь в хранилище лучше всего. Свернув красный бамбуковый мат, У Лун голым ложился на рис. Рис дарил ощущенье ни с чем не сравнимой прохлады. Рис всю его жизнь утешал и лелеял его. Уже поздно. Стучит колотушкою сторож на улице Каменщиков. Убаюкивает перестуком колес прибывающий в город состав. Вдалеке слышен слабый свиток отходящего от старой пристани судна. Всё в мире как прежде. Лишь я с каждым днем становлюсь всё слабей. Всё трудней с каждой ночью борьба с темной дланью. В глазах замелькала чреда прежде виденных им мертвецов. Всевозможные позы, различные судьбы, но общий исход. У Лун вдруг осознал, что единственный истинный страх его – смерть.
Ужас смерти. У Л ун приподнялся. От жутких раздумий исчезло желание спать. Он, набрав рис в ладони, стал сыпать зерно на свое обнаженное тело. С приятным для слуха шуршанием рис, притупляя зуд выевших кожу гноящихся язв, охлаждал его плоть, успокаивал сердце. На память пришел ряд счастливых мгновений из жизни в селении Кленов и Ив: грубоватые игры на свадьбах; раскатистый смех наблюдающей, как забивают свиней, детворы; его блуд с двоюродною теткой в свои восемнадцать... Он думал, что если
бы не уничтоживший нивы потоп, то селение Кленов и Ив было бы безопасным клочком Целомудренно-чистой земли [43] по сравненью с погрязшим в страстях человеческих городом. Если в деревне за г од умирал один ветхий старик, то среди городского суеты каждый день, исчезая в глуби Девяти родников [44] , во врата Преисподней вливаются новые сонмы несчастных.43
Целомудренно-чистая земля – рай (будд.).
44
Девять родников – загробный мир.
У Л ун’у представилось шумное празднество: он «разодетый в парчу и шелка» [45] – ныне каждый крестьянин в селении Кленов и Ив проливает свой пот на его, на У Л ун’а земле – возвратится в родную деревню. Племяш во главе торжествующих односельчан будет ждать его у перекрестка. Вдруг разом начнут стрекотать девяносто развешенных на придорожных деревьях шутих. Девяносто кувшинов с домашним вином будут чинно стоять на столах – девяносто заставленных яствами черных квадратных столов! – в обновленном святилище предков. Пока сонм гостей будет лопать от пуза и пить допьян а– У Лун всю свою жизнь не касался вина, сохраняя всегдашнюю трезвость рассудка – он будет, пожалуй, бродить по земле; по оставленной годы назад мягкой черной земле, на которой по правую сторону мутной реки наливается соками опийный мак, а по левую рис. Уже этой весной – таков был его замысел – в благословенном селении Кленов и Ив, по словам племяш а, были высажены только эти культуры. У Л ун хорошо просчитал всевозможные выгоды землевладения.
45
Разодетый в парчу и шелка – на белом коне.
Ветер, пахнувший прохладой в окно, принес д ух ароматных цветов придорожных акаций и странные запахи фармацевтической фабрики. Осень. У Л ун, подставляя лицо ветерку, подобрался по куче зерна к слуховому оконцу. На улице Каменщиков не спасаются более от духоты обитатели ветхих лачуг. Тусклый свет фонарей разливает по синим камн ям мостовой лиловатых оттенков мерцание. Осень идет, шаг за шагом вступая в права. У Л ун вспомнил, что так же: безжалостно, неотвратимо уходит ему отведенное время; что не поддается леченью проклятый недуг.
– Твою мать! – вмиг охваченный скорбью У Л ун заорал на всю улицу. – ...б твою мать!
Каждый крик ослаблял его: ныне настолько легко исчерпать его некогда неистощимые силы. У Л ун тяжело навалился на старую, в сколах и трещинах раму окна. И внезапно почувствовал прикосновение. Темная длань. Она гладила волосы на голове.
– Уходи! Не касайся меня, – У Лун, сжавшись всем телом, шептал, задыхаясь. – Чего тебе надобно?
Улица Каменщиков наконец погрузилась в безмолвие. Лишь под навесом у мелочной лавки таилась какая-то тень. Человек. То и дело глядит на лабаз. У Лун видел его, но не смог разглядеть в темноте. Кто таков? И чего ему надо?
Глава XIV
Ци Юнь пригласила в лабаз колдуна: череда страшных бед убедила ее – где-то в доме таится злокозненный дух. Пусть колдун его выгонит.
Утром, дождливым и слякотным в двери лабаза вошел облаченный в да осскую робу колдун. За его чародейством – размахивая деревянным мечом, тот метался, преследуя духа, по дому – следили объятая страхом Ци Юнь и У Л ун, преспокойно цедивший густой горький чай в старом кресле-качалке. Когда же колдун, расстелив на земле лист бумаги, готовился к казни плененного духа, У Л ун вдруг затрясся от хохота.