Рискнуть и победить (Убить демократа)

— Не напоминай мне об этом, — попросил Боцман. — Не напоминай, ладно? А то и я припомню тебе кое-что, что вызовет у тебя не очень благодушное настроение.

— Извини, не буду. Просто к слову пришлось. Итак, Костя нас пугает. На всякий случай. А вдруг испугаемся. Потому что не такой же он идиот, чтобы думать по-другому, а? Если мы его захватили и привезли сюда, значит, у нас были для этого какие-то серьезные основания. И будущие опасности сейчас для нас — как урожай следующего года. То ли он будет, то ли погниет, то ли от засухи сгорит.

Нам сейчас нужны некие сведения, а Костя не хочет с нами ими поделиться.

Современная наука изобрела много средств для того, чтобы человек говорил то, о чем его спрашивают. Есть, например, полиграф — детектор лжи. Еще вкалывают особый наркотик, который растормаживает соответствующие центры. Но в нашем распоряжении нет ни полиграфа, ни наркотика. Придется обходиться старыми методами. Какой тебе кажется наиболее удачным. Боцман?

— Если бы у Махмуд-хана ты был живцом, а не я, ты бы таких вопросов не задавал.

Элементарно. Зажимают яйца в дверях и начинают понемногу закрывать дверь. Больше трех минут никто не выдерживает. Я выдержал шесть, но только потому, что понял, что у вас какая-то задержка.

— Не скромничай. Боцман. Ты выдержал ровно двенадцать с половиной минут. И еще выдержал бы — сколько нужно.

— Заткнись, — попросил Боцман. — Я же тебе сказал: заткнись. Это не самое приятное воспоминание в моей жизни.

— Извини, больше не буду, — охотно согласился маленький. — Просто мне хотелось сделать тебе комплимент.

— Потом будем комплиментами обмениваться. Когда дело закончим. Приступай.

Маленький подошел к водителю и буднично предложил:

— Вставай. И снимай штаны.

— Ребята! Да вы что?! Я и не думал вам грозить. Я просто предупредил вас об опасности, о которой вы, возможно, не знаете. А так я готов! Спрашивайте!

— Начнем с середины, чтобы тебе было легче, — проговорил маленький. — Губернатор провел разговор с хозяином дома номер семнадцать по улице Строителей. Кто это был?

— Николай Иванович Комаров, преподаватель института.

— Откуда ты знаешь?

— Случайно. Слышал, как секретутка сказала, когда созванивалась с ним.

— Губернатор пожал хозяину дома руку и сел в машину. Как он сел?

— Ну как? Нормально.

— Сколько лет ты возишь губернатора?

— Скоро четыре.

— Значит, успел изучить его привычки, манеру поведения?

— В общем, да.

— Вот и вспомни, как он после того разговора сел в машину. Дверцу сильно захлопнул?

Водитель глубоко задумался и решил, что откровенность в этом постороннем вопросе не сможет принести ему вреда, но подтвердит его искренность.

— А ведь и верно! — воскликнул он. — Так саданул дверцей, что я даже удивился.

Обычно он закрывает — ну, нормально. И сразу закурил. Обычно он в машине не курит, старается только в кабинете. И сразу скомандовал: езжай.

— А как обычно говорит? — спросил Боцман.

— Домой. Или в контору. Или еще куда. А тут сказал: езжай. И все. Только минут через пятнадцать приказал: на работу.

— Значит ли это, что губернатор остался недовольным результатами разговора с Комаровым? — спросил маленький.

— Пожалуй, да, — покивал водитель. — Да, недоволен. Это точно. Хмурый он был.

— И ты обратил на это внимание?

— Водители — народ приметливый. Если четыре года ездишь с одним и тем же человеком, невольно узнаешь его характер.

— Зафиксируем достигнутое, — предложил маленький. — Губернатор остался недоволен разговором с Комаровым, а ты обратил на это внимание.

— Но не придал значения, — уточнил водитель. — В один день у человека может быть одно настроение, в другой день другое.

— Ты мог и не придать значения настроению губернатора, потому что был не в курсе его дел. Но некто, назовем его пока мистер X., был в курсе и этим настроением чрезвычайно интересовался. И этому человеку ты дал знак о том, в каком настроении находится шеф. А конкретно — о том, что переговоры были безуспешными.

Скажу больше: ты подал этот знак в течение примерно пятнадцати минут после того, как губернатор сел в машину и вы отъехали от дома Комарова. Ты мог сразу мигнуть фарами или подфарником, мог сделать это или нечто такое же позже, но ты это сделал. И если ты сейчас назовешь этого человека, будем считать, что самая трудная часть нашей беседы уже позади.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь, — заявил водитель.

И тотчас, без всякой задержки, маленький как-то странно махнул рукой, и на голову водителя обрушилась такая лавина боли, какой он не испытывал даже тогда, когда попал в аварию и его зажатую искореженным железом ногу вырезали автогеном.

При этом он не терял сознания, каждая крупица боли находила свое место и не исчезала, пока не источала свою силу. Он не знал, сколько продолжался этот ад — десять минут или час. Но скорее всего — не больше трех или пяти минут, потому что за это время его собеседники никак не сменили своих поз.

Когда боль наконец отпустила и он получил возможность все видеть и слышать, маленький заметил, обращаясь к высокому:

— Извини, Боцман. Я знаю, что ты не сторонник таких методов. Я тоже. Но это гораздо эстетичнее, чем зажимать яйца в дверях, а иногда оказывается и эффективнее. Страшна не боль. Страшен страх боли. Он его испытал. И испытает еще, если будет продолжать нести чушь, а не давать прямые и точные ответы на наши вопросы. Что успокаивает мою совесть? Я тебе скажу. Если бы мы попали в его руки, он не озадачивался бы морально-этическими проблемами. Нет, не озадачивался. Но в данный момент, Костя, повезло нам, а не тебе. Поэтому кончай строить из себя Зою Космодемьянскую, если ты знаешь, о ком я говорю, и отвечай на наши вопросы. Коротко и точно. И правдиво, разумеется. Итак, когда ты подал знак?

— Сразу, как только отъехали.

— Какой?

— Мигнул левым подфарником. Хотя поворачивали мы направо.

— Сигнал был заранее оговорен?

— Да.

— Кому ты подал сигнал?

— Не знаю.

— Это не текст в нашем разговоре. Костя. В нашем разговоре не может быть слов «не знаю».

— Но я действительно не знаю! Было почти темно, туман. Я и понятия не имею, кто увидел мой сигнал.

— А кто должен был увидеть?

— Этого я тоже не знаю. Маленький обернулся к товарищу.