Рисовать Бога
Шрифт:
Сосед разлил по стаканам остатки водки. Она очень вкусная, особенно когда заедаешь ее пропитанной постным маслом коркой черного хлеба и кружочком лука.>
То, что соседка с пятого этажа избегает его, Славик понял давно, с тех пор, как переехала она в их дом еще в начале семидесятых вместе со своим мужем, вышедшим в отставку военным. Вот только причина такой неприязни была Славику непонятна, потому что ему-то как раз новая соседка понравилась, было в ней что-то необъяснимое «свое». А потом чувство это затерлось и пропало, и
Вскоре муж у соседки умер, детей у них не было, и стала она жить одна. А не так давно шустрая бабенка из соседнего подъезда взяла над ней, стареющей и болезненной, что-то вроде шефства, и частенько Славик мог видеть, как идут они вместе из магазина, или прогуливаются по двору, потому что «просиживать на лавочке со старухами» соседка не любила.
И вот, спустя двадцать почти лет, Славику снова показалось, что он эту женщину знает. И о том, откуда идет это знание, он теперьтоже стал догадываться. Но все-таки следовало убедиться, что догадка его – верная.
Славик долго собирался с духом, прежде чем подняться на пятый этаж и позвонить. В коридоре послышалось шарканье, потом оно затихло. «В глазок смотрит», – понял Славик. Чувствовал он себя отчего-то виноватым. А как иначе он мог себя чувствовать, если столько лет его демонстративно обходили?
Наконец, замок повернулся и дверь приоткрылась. Соседка разглядывала его через цепочку и внутрь пускать явно не собиралась.
– Августа Игнатьевна, пожалуйста… – Славик боялся, что соседка захлопнет дверь перед его носом, и хотел подыскать нужные слова, но выскочило только детское: – Пожалуйста… поговорите со мной.
Дверь закрылась и снова открылась.
– Проходите.
Он вошел за хозяйкой в квартиру. Везде были следы достатка. Но еще тогодостатка, середины и конца семидесятых. Женщина указала ему на кресло возле стеклянного журнального столика. Сама села в кресло напротив.
– Я, наверное, в чем-то провинился перед вами. Тогда простите… Знаете, мне кажется, мы с вами были знакомы когда-то.
Женщина закурила. Тяжелые серебряные браслеты на ее руках тихонько позвякивали друг о друга.
– Врачи не велят курить. А я не слушаюсь их. Муж сколько раз просил бросить, и не смогла. Сначала как будто – успокаивало. Потом успокаивать перестало, а привычка осталась. – Женщина смотрела на него сквозь клубы дыма. Выражение ее глаз было Славику непонятно. – Конечно, вы знали меня. Мы жили в одном доме, на Обводном канале. Еще до войны.
– Боже мой! Так вы – Ава? Но как же я… Что-то такое я чувствовал, но… Вы ведь как будто стеной от меня отгородились. Не мог же я навязываться.
– Не извиняйтесь. Женщины с возрастом меняются катастрофически. Я-то вас сразу узнала. Заставляла себя сомневаться, но… Чем дольше приглядываешься к человеку, тем больше прежние черты проступают. Время как бы вспять идет. К тому же я ухо ваше увидела, с раздвоенной мочкой, оно у вас такое необычное.
– Да, правда… – Славик коснулся уха. – А я и забыл.
– То есть как «забыли»? Себязабыли?
Они замолчали надолго.
На
стене Славик увидел двойной портрет девочек.– Это же сестра ваша, младшая, я вспомнил!
– Она давно умерла.
Женщина опять замолчала, предоставив ему самостоятельно выходить из ситуации. И Славик, наконец, собрался с силами, чтобы задать главный вопрос: в чем же его вина?
– В чем же моя вина, Августа Игнатьевна? Тут, знаете, так случилось… В общем, мне нужно все знать.
– Вины вашей нет никакой. Я когда увидала вас… Славик… я перепугалась страшно. Не могла поверить, что это случайное совпадение. И уговорила себя, что вас – нет. Но в первый миг… Знаете, я решила, что это онвсе подстроил.
Славик вжался в кресло. «Да она, может быть, того… От возраста и одиночества это бывает».
Женщина рассмеялась низким, хрипловатым смехом заядлой курильщицы.
– Нет-нет. Я из ума еще не выжила. Хотя… разве все мы… – рукой с сигаретой она указала в окно, на противоположные дома. – Разве все мы не сумасшедшие, если живем, как ни в чем не бывало. Ну, так вот… Я, когда вас увидела, подумала, что онспециально нас собирает вместе, чтобы наблюдать за нами было удобнее. Что он держит нас на всякий случай. И, значит, все годы, что я с мужем по военным городкам и местным и гэдээровским моталась, следы, так сказать, заметала, – все насмарку. Знаете, я ведь и замуж за военного вышла, потому что боялась, защиты искала. Я и не любила его совсем, прости меня, Господи… И вот как-то все забываться стало. Да и сама жизнь на коду пошла. А тут – вы.
– Да кто же «он», Августа Игнатьевна?!
– Кто он? А соседа нашего помните?
Славик покачал головой. От той квартиры он помнил темный коридор со шкафами, кухню и ангела…
– Соседа из угловой комнаты не помните? У него еще жена и дочка были, которых он прятал от жильцов.
– Постойте… Это который босиком ходил?
– Тот самый.
– Он в рыбпромхозе каком-то работал, кажется… Я подслушал, случайно, у меня там укрытие было…
– Помню. Рядом с его дверью. Я сама там иногда пряталась.
– Я слышал, как он жене своей говорил, что рыбу динамитом глушили, потому что планы большие «спущены». Это тогда меня поразило.
– Рыбу… Смешно.
– Боже мой! – Славика аж подбросило. – Глушили! Я ведь только что прочитал…
– Вы дедушку моего помните?
Славик зажмурился и увидел в конце коридора, в солнечном квадрате дверного кухонного проема, высокую статную фигуру.
– Про него соседи говорили «из благородных»…
– Еще бы… Дед мой Императорское училище правоведения закончил, служил в Департаменте полиции… Он был хорошим адвокатом. А соседа нашего он сразу вычислил. Бабушке назвал его «гнидой энкавэдэшной», а уж она, перед смертью, мне рассказала… И ведь мог же дед после переворота уехать, и семью увезти, но не уехал. Наверное, когда заштатным юрисконсультом на «Красном треугольнике» пришлось дорабатывать, сто раз пожалел. А про соседа нашего я от деда только одну фразу слышала. Презрительную такую: «Этот, из пожарных рекрутированный».