Рисунок шрамами

Шатёр оказался довольно удобным, выстеленным изнутри коврами, мягкими валиками и подушками, набитым несколькими одеялами разной степени толщины, то есть как раз таким укрытием от окружающего мира, какого мне хотелось. К счастью, предназначался шатёр мне одной, потому что я испытывала жуткую неприязнь к некрогеркам, которые в тот злосчастный вечер во время своего танца бросали на меня эти странные острые взгляды, и почему-то считала их виновницами изменений в своей судьбе. Почему их? Ну, просто других обвинить сложнее, а думать о том, что меня так легко взял и отдал замуж собственный отец вообще больно. Пусть виновны будут они, ведь не зря они так насмешливо кололи меня глазами.

Однако больше всего меня удручало то, что я никого не смогла взять с собой к некрогерам, даже Глунку. Папе пообещали, что я буду обеспечена всем необходимым, но присутствие посторонних в замке тёмного народа нежелательно, таковы традиции - и он беспрекословно согласился.

Я была так сердита на него и заодно на брата, что, оказавшись в шатре, задернула полог и даже не выглянула, когда караван тронулся, чтобы в последний раз взглянуть на родных.

Однако через пару минут раздался дробный стук копыт, знакомый залихватский свист, в щель шатрового полога заглянул брат и, ухмыльнувшись, бросил мне на колени свернутую трубочкой записку. Первым делом захотелось демонстративно выбросить её обратно, но я сдержалась. Читать, правда, не стала, столкнула на застеленный ковром пол и пнула ногой в угол. Не буду читать!

Потом поплакала, конечно, хорошенько, как иначе? В щели проникал влажный пронизывающий воздух, шатёр равномерно трясся, пахло мокрой дорожной пылью, и я начала понимать, что осталась совсем одна. Нет ни брата, к которому можно прийти и расспросить о новостях, ни придворных дам, помешанных на моде и этикете, однако забавных и добродушных, ни даже Глунки, плаксивой, но очень заботливой. И теперь, если мне захочется перекинуться словом с живой душой, то к кому мне обращаться? К некрогерам? Да они даже друг с другом не общаются, по крайней мере, я слышала только отрывочные то ли команды, то ли позывные, в общем, разговорами они себя не утруждали.

Вот всё могу понять – предчувствие, расчёт, благо народа, но вот так взять и отправить меня замуж… нет, я понимаю, конечно, важность династических браков, но мне всегда казалось, меня сия чаша минует. Почему-то думалось, папа сможет всё устроить наилучшим для меня образом, потому что относится ко мне не просто как к средству обеспечить мир и покой в стране, а ещё и как к дочери, чьё счастье ему небезразлично. И что в результате? Его странная уверенность в моём счастье с мужчиной, обезображенным шрамом, случайное совпадение на портрете – и нате вам, забирайте единственную дочь на основании этих совершенно нелепых доводов?

В общем, меня охватила апатия.

Караван остановился только к вечеру, на ночевку. Спать пришлось тоже в шатре, чему я только порадовалась, потому что привыкла за день в одиночестве лежать на мягких тёмно-сиреневых подушках. Выйти, конечно, пришлось, туалета в шатре не было.

И тогда я столкнулась с големами, про которых к тому времени совершенно успела запамятовать. Ещё бы, до големов ли, когда ты остаёшься одна и понятия не имеешь, что делать дальше.

Выйдя из-за кустов к плотно приставленным одна к другой повозкам, я хотела обойти их, чтобы не лезть в мокрую траву и… почти уткнулась в эти две серые кучи.

Они стояли рядом с лошадьми и походили на мелкий строительный мусор, перемолотый мощными челюстями и принявший форму зефирного толстяка. Мусор этот некоторое время стоял спокойно – а потом пошевелился. Прямо перед моим носом в толстой ручище голема кусок красного отколотого кирпича выехал из серого крупного песка, но не вывалился, а совершенно необъяснимым образом втянулся внутрь, а потом что-то протяжно заскрипело. Удерживаемый неизвестной силой песок на землю не рассыпался, а остался на месте, пересыпаясь в големе, как в песочных часах. Совершенно неестественное и даже жуткое зрелище.

Я отпрыгнула, споткнулась и с размаху села на землю. Благо, на мягкую. Эти существа, которые не должны шевелиться, но шевелятся, пугали куда больше самих некрогеров. Между прочим, за нашим с големами знакомством наблюдал один из моих сопровождающих, тот самый мужчина с распущенными волосами, перевязанными бечевкой, который подсунул мне грамоту, и наблюдал довольно отстраненно.

Дома вокруг меня уже бы ахали и охали тетушки и подружки, а какой-нибудь особо пробивной кавалер обязательно бы уже подскочил и предложил в виде помощи свою руку. Но не тут. Тут на происходящее обратил внимание всего-то один некрогер, да и тот незнамо по какой причине. И помогать он явно не собирался.

Подумать только, когда-то меня все эти оханья и аханья перепуганного окружения напрягали, казались навязчивыми и чрезмерными. А сейчас? Нет, ну пусть не трясутся, конечно, не нужно, но хотя бы поинтересовались, не испачкалась ли я, когда упала? Не ушиблась ли?

Выходит, им плевать, в каком виде невесту доставят в тёмный замок?

Выходит, так.

Поднявшись с мокрой земли и вернувшись в шатёр, я решила, что выждала достаточно времени и теперь можно прочесть письмо, подброшенное напоследок братом. Итак, где там оно? Хорошо же я его пнула, придётся вставать на колени и лезть искать.

Влажные юбки мерзко чавкнули, когда я опустилась на ковер. Потом надо бы переодеться, раз уж моё самочувствие тут никого не интересует, чтобы не заболеть. Нужно самой о себе позаботиться.

Итак, вот письмо. Что мой братец мне написал?

Бумага легко развернулась. Ах, надо же! Использовал те же надушенные листы, на которых пишет записки своим подружкам! Ну, прямо сердце радуется – не пожадничал!

«Лили, ещё увидимся».

И всё.

Сообщение настолько не в его духе, что я нахмурилась и повертела бумагу, чтобы убедиться – на оборотной стороне тоже ничего нет. Действительно, пусто. Здесь что-то не то, совершенно определенно. Я чего-то недопонимаю. Ему следовало написать слова поддержки наподобие: «Тебе есть куда вернуться в случае неприятностей. Дай им понять, что на твою защиту есть кому встать»! Вот в таком роде. Но просто: «Ещё увидимся»?

Я слишком хорошо знаю брата, чтобы не заметить нелепости этого послания. А если он так сделал… значит, причины были. Мне неизвестные.

Значит, надо о них узнать.

Однако в данный момент это нереально.

Некрогеры не стали общаться, даже когда на очередной стоянке я попыталась с ними поговорить. Отвечали послушно, односложно, терпеливо, но так равнодушно, что зла не хватало! В общем, ничего нового не сказали.

Через несколько дней мы прибыли к подножью горы, и я вышла, чтобы посмотреть на дорогу, которая получилась в результате необъяснимого расхождения горной твердыни. Широченная, надо признать, дорога, следовательно, две повозки с трудом, но разойдутся.

Некрогеры молча столпились у входа – женщины спустились из своего шатра и подошли к мужчинам, всё ещё сидящим верхом. Так, а големы где? Далеко, хорошо. Не то чтобы я их всё ещё побаивалась, но лучше пусть держатся подальше.

И почему некрогеры вообще тут собрались? Чего-то ждут?

А чего раздумывать? Надо спросить.

Но прежде, чем я открыла рот, один из мужчин закричал:

– Ложись!

Меня сбили с ног, а так как травки вокруг не было, камни так сильно впились в спину, а особенно в поясницу, что я прогнулась назад и в позвонках раздался хруст. Как больно-то! Еще на лицо навалилось что-то тяжёлое и мягкое, забилось в рот, мешая дышать.