Ритмы улиц

«Все системы в норме, Солнце не погасло. Оно глубоко внутри, Прямо во мне…»

С последним аккордом более чем известной песни на весь зал прогремел телефонный звонок. Вы думали, что я взял себя в руки? Хрен вам, вот что я скажу. Бросившись к телефону — пару раз чуть не навернувшись на скользком полу — я схватил аппарат и почти заорал:

— ДА?!

— Ну класс, — недовольно сообщила мне трубка, — Теперь я останусь без барабанных перепонок. Спасибо, мужик, ты настоящий друг.

— Твою мать, Олег! — чуть ли не взвыл я, — Что там?

— Там то самое. Приезжайте, кароче. Можете особо не торопиться — всё только началось. Процесс обычно занимает несколько часов…

Малышкин еще что-то говорил, но я его уже не слушал. Убрав телефон от уха, я повернулся к замершим парням, и одними губами сказал то самое, долгожданное, но прозвучавшее почти на двое суток раньше слово:

— Началось…

***

Маша искренне жалела, что в вопросе деторождения фильмы её жестоко обманули. Во всех кинолентах у роженицы сперва обильно отходили воды, а после практически сразу начинались схватки. На деле же Золотцева уже второй час ходила по палате, придерживая свой огромный живот и ждала, так называемого, раскрытия. Отошедшими водами пока даже и не пахло. Раз в полчаса ее навещала улыбчивая медсестра, проверяла состояние и, покачав головой, неизменно сообщала, что пока еще слишком рано.

— Мама, клянусь — я ударю её, если она снова придет и спросит «Ну, как себя чувствует наша мамочка?» — передразнила рыжая голос медика.

— Маша, не начинай, — отозвалась сидящая на небольшом диванчике женщина, внимательно следя за передвижениями дочери, — Ты слишком напряжена.

— Мама! — почти рыкнула девушка, — Из меня сегодня вылезет самый настоящий человек. Ты чего от меня ждала? Что я буду петь о радугах и единорогах?!

— Может быть, и не сегодня, — отозвалась женщина, — Первые роды могут и затянуться.

— Что?! Нет, я хочу родить сегодня!

Но мама Мари только хмыкнула:

— Боюсь, моя милая, от тебя тут уже ничего не зависит. Ребеночек сам решит, когда ему лучше на свет. Помни о дыхании.

Кивнув, Мари продолжила свою прогулку по палате. Врачи запретили ей присаживаться с самой первой схватки — сказали, что так будет быстрее и что ходьба хоть как-то отвлечет нервничающую девушку.

Резкое сокращение мышц заставило Машу поморщиться.

— Еще одна схватка, — сообщила она матери.

Та бросила взгляд на часы и кивнула:

— Двадцать минут разница. Ускоряются. Значит уже совсем скоро.

Это же подтвердила и вошедшая медсестра. Осмотрев Мари, она с улыбкой заявила, что уже можно идти рожать. Побледневшую Машу усадили в кресло и повезли на предварительный осмотр. Девушка стойко пережила все процедуры — взвешивания, замеры, осмотр в кресле. И только после этого рыжую вместе с ее матерью, которая приняла решение остаться, чтобы дочь не проходила все в одиночку, привезли в палату. К тому моменту Мари уже тяжело дышала и то и дело морщилась — схватки становились более интенсивными.

Тут напомнили о себе и околоплодные воды. Почувствовав, как из нее вытекает что-то холодное и неприятное, Мари сильно покраснела и пробормотала негромкое:

— Извините.

— Девочка моя, тебе не за что извиняться, — ласково сообщила ей медсестра, пересаживая в высокое кресло, — Это всё — часть процесса, поэтому даже не беспокойся о таких глупостях. Ты должна думать только о своем малыше.

Кивнув, Маша попыталась успокоиться и подавить в себе нарастающее чувство паники. Ей казалось, что это всё сон, что она не готова к этому. У нее ведь было еще целых два дня для подготовки! Как малыш мог так сильно подвести ее и решить родиться раньше?!

Её мысли прервала еще одна схватка — такая сильная, что девушка, не выдержав, вскрикнула — и тут же схватилась за протянутую руку матери. Бросила на родительницу испуганный взгляд, но та только кивнула, взглядом говоря, что всё в порядке.

— Маша, — привлекла внимание девушки акушерка, — Раскрытие еще неполное, поэтому тебе сейчас нельзя тужиться. Я знаю, что очень хочется, но так ты только навредишь ребенку. Я скажу, когда будет можно. А пока дыши и набирайся сил в перерывах между схватками.

Золотцева кивнула, чувствуя, как малыш в животе начинает двигаться и давит на нее изнутри. Ей до безумия хотелось вытолкнуть его из себя, но она помнила слова врача — нельзя. Поэтому она только глубоко дышала и кусала губы, сдерживая стоны боли.

Врач еще некоторое время объяснял ей, как правильно дышать, лежать и что от нее потребуется, когда, наконец, ей дадут добро на потуги. Все инструкции девушка слушала с гримасой боли и просто молилась о том, чтобы это всё поскорее закончилось. Еще очень сильно хотелось, чтобы Данчук был рядом — просто чтобы было на кого наорать за то, что он обрек её на такие мучения.

В какой-то момент от боли Маша не выдержала и закричала. Она плакала, болезненно стонала, то и дело срываясь на крик, когда врач, наконец, разрешил ей тужиться. Девушке казалось, что её просто разрывает пополам, как в каком-то фильме о «Чужом». Она держалась за поручни на кресле так, что пальцы побелели, и с криком выталкивала из себя малыша.

— Умница, Машенька, ты все делаешь правильно, — подбадривала девушку акушер, склонившись над ней, — Я уже вижу головку. Очень хорошо. Давай еще немного.

Но Мари, вспотевшая и почти без сил покачала головой:

— Не могу. Устала.

— Маша, — над дочерью склонилась её мать, с силой сжимая ее ладонь и убирая со лба прилипшую прядь, — Напрягись немного.

— Мама, я больше не могу, — хныкала девушка, качая головой.

Женщине было невыносимо наблюдать за страданиями своего ребенка. Но она знала, что внуку — или внучке — сейчас приходится не менее трудно. И подсказать ему там, изнутри, как правильно двигаться, было некому. Поэтому женщина ласково погладила дочь по щеке и твердо сказала: