Ритуалы плавания

— Да вас там и близко не было!

— Я, как всегда, на почтительном расстоянии, сэр. А близко никого из художников и точно не было. Должен признаться вам со всей откровенностью, в ту пору я пребывал в уверенности, что лорд Нельсон испустил дух на палубе своего корабля.

— Брокльбанк, — вскричал я, — да я же видел ваше творение! В пивной «Охотничий пес» на стене висит копня с него. Какого дьявола там у вас целая куча молодых офицеров изображает скорбь и вечную преданность, стоя на коленях вокруг лорда Нельсона, — в разгар-то боя?!

Винная дорожка снова пробежала у него по подбородку.

— Прошу не путать искусство с правдой жизни, сэр.

— По мне, это сущая нелепица, сэр.

— А вот шла, представьте, нарасхват, мистер Тальбот. Не скрою от вас: если бы не стойкий успех этого произведения, сидеть бы мне по уши в долгах. И по самым скромным меркам, оно позволило мне предпринять этот далекий вояж к берегам… словом, куда мы там все плывем, запамятовал, как называется. Ну, вообразите, сэр, лорд Нельсон отдал Богу душу где-то в недрах вонючего трюма, так, по-моему, было дело, и видел это только один судовой фонарь. Кто же, спрашивается, возьмется писать такую картину?

— Рембрандт, я думаю.

— Ну, да. Рембрандт. Что ж, пожалуй. Но вы хотя бы заметили, мистер Тальбот, как мастерски я использовал дым?

— Боюсь, я не совсем вас понимаю, сэр.

— Дым — вот где собака зарыта. Видели, сколько было дыма, когда Саммерс разрядил мой мушкетон? Один залп бортовой батареи — и картина с равным успехом может быть названа «Лондон в тумане». Поэтому настоящий мастер своего дела всенепременно должен эту дымовую завесу раздвинуть, дабы она не заслоняла… не заслоняла…

— Как фокусник в балагане.

— Не заслоняла…

— Не мешала бы видеть некий поворотный момент баталии.

— Не заслоняла… Капитан, вы совсем не пьете!

Капитан вновь приподнял свой бокал и в злобном бессилии обвел взглядом троих примолкших гостей. Но Брокльбанк, упершись в стол локтями и ухватив мозговую косточку, предназначавшуюся Саммерсу, продолжал разглагольствовать:

— Вот я и говорю, коли взяться за дело с умом, так дым может оч-чень даже пригодиться в нашем деле. Положим, приходит к вам капитан, которому выпала удача попасть в переделку и притом уцелеть. И вот он ко мне является — да после моей литографии они шли ко мне один за другим. Положим, он вместе с еще одним фрегатом и шлюпом… повстречал французов и между ними завязался бой… пардон! Слыхали эпитафию? Тот мудро поступает, кто ветер выпускает; я ж свой из скромности держал — и вот каков, увы, финал. Теперь вообразите, что бы получилось… не зря мой добрый друг Фьюзели, [40] да вы его знаете, «Ахилловы доспехи», все такое… вот. Вообразите!

40

Генри (Иоганн Генрих) Фьюзели (Фюсели) (1741–1825) — живописец и рисовальщик эпохи Романтизма, родом из Цюриха (Швейцария); с 1764 г. жил и работал в Англии.

Теряя терпение, я осушил свой бокал и обратился к капитану:

— Сдается мне, сэр, мистеру Брокльбанку…

Бесполезно! Ни на кого не обращая внимания, разговорчивый живописец вновь принялся за свое.

— Вообразите — кто платит? Если бы платили все, тогда и дым ни к чему! Так ведь всем потребно одно и то же — изобрази их в самом пекле, дьявол их разбери! Строят из себя бравых вояк, понимаете ли!

— Мистер Брокльбанк, — не выдержал капитан, — мистер Брокльбанк…

— Назовите мне хотя бы одного-единственного капитана, который вышел победителем и был за это отмечен боевым орденом. Есть такой? Тогда я сдаюсь и спорить не о чем.

— Нет! — буркнул, уткнув подбородок в воротник, Олдмедоу. — Нет таких.

Мистер Брокльбанк метнул на него свирепый взгляд.

— Вы изволите сомневаться в моих словах, сэр? Да или нет? Если да, сэр…

— Я, сэр? Боже правый, ни в коем случае, сэр.

— И каждый ведь как говорит? «Брокльбанк, — говорит, — мне-то самому ей-ей плевать, как ты меня там изобразишь, да вот моей матушке, моей женушке да пятнадцати моим дочуркам вынь да положь, чтоб мой корабль был в самом пекле, ну что ты будешь с ними делать?» Понимаете, к чему клонит? Ну, так. Мне оставляет газетный листок, где вся эта баталия расписана до мельчайших подробностей, а сам герой удаляется, пребывая в счастливом заблуждении, будто он-то доподлинно знает, как выглядит морское сражение.

Капитан поднял свой бокал и на сей раз осушил его залпом. Голос, коим он обратился к Брокльбанку, был таков, что, окажись тут мистер Тейлор, его б от страха сдуло на другой конец судна, а то и вовсе за борт.

— Лично я, сэр, полностью на его стороне!

Мистер Брокльбанк, желая показать, что его на мякине не проведешь, сделал попытку глубокомысленно потереть переносицу, но промахнулся.

— Вы заблуждаетесь, сэр. Если бы я мог полагаться на жизненную достоверность — так нет. Посудите сами, ужели мой клиент, который заплатил мне задаток — иначе нельзя, сегодня он жив-здоров, а завтра голову сложил…

Саммерс встал.

— Меня ждут дела, сэр.

Капитан, быть может, впервые за время моего наблюдения проявил чувство юмора и громко рассмеялся.

— Вам крупно повезло, мистер Саммерс!

Брокльбанк по-прежнему ничего не замечал. Скажу более. Я почти уверен, что даже если бы мы все ушли и оставили его одного, он и тогда продолжал бы свой нескончаемый монолог.

— Так вот, посудите сами, возможно ли, чтобы фрегат сопровождения был бы изображен на полотне столь же выразительно, как и основной? Не заплатив мне ни гроша! Вот где дым как нельзя более кстати. Согласно моему творческому замыслу, этот второстепенный фрегат только что произвел залп и посему весь окутан клубами дыма. Ну, а шлюп под командованием какого-то безвестного лейтенанта вообще пусть скажет спасибо, что его не забыли. Корабль же моего клиента, напротив, будьте уверены, изрыгает не столько дым, сколько огонь, и атакуют его разом все силы неприятеля.

— Еще немного — и я всерьез возжелаю, чтобы французы предоставили нам возможность насладиться виртуозной работой вашей кисти, — вставил я.

— На это надежды нет, — мрачно сказал капитан. — Никакой надежды.

Вероятно, его тон подействовал на мистера Брокльбанка, ибо в расположении его духа произошла удивительная перемена, впрочем весьма характерная для подвыпивших господ, которые в один неуловимый момент легко переходят от веселости к меланхолии.

— Но все не так просто. Клиент приходит опять и первым делом заявляет, что фок-мачта на «Коринне» или «Эрато» отродясь не стояла так близко к носу и зачем вон того недоумка понесло на грота-брасы? Да что говорить! Самый удачливый из моих клиентов — не считая покойного лорда Нельсона, если мне позволительно так его называть — клиентом то бишь, — не придумал ничего умнее, как придраться к каким-то пустячным повреждениям, которые я, видите ли, нанес фрегату сопровождения. Он клялся и божился, что злосчастная посудина и не думала терять своей стеньги — фок-стеньги, если я правильно помню, — она, дескать, не была в зоне артиллерийского огня. А с другой стороны, я не показал повреждений на капитанском мостике его судна и тем самым погрешил против истины. И он заставил меня взамен двух орудийных портов сделать одну пробоину и снять порядочную часть фальшборта. Но и это не все. «А ты не можешь где-нибудь и меня пририсовать, Брокльбанк? — говорит он мне. — Я как сейчас помню: стою я вот тут, возле порушенного фальшборта, подбадриваю своих ребят и потрясаю шпагой в сторону неприятеля». Ну что прикажете делать? Клиент всегда прав. Это для художника неписаный закон. «Фигура выйдет маловата, сэр Саммель», — говорю я. А он мне: «Неважно. Да ты же можешь меня увеличить чуток». Я почтительно кланяюсь. «Если выполнить ваше пожелание, сэр Саммель, — втолковываю я ему, — по контрасту ваш фрегат станет размером не больше шлюпа». Тут он призадумался, заходил взад-вперед по моей студии — ни дать ни взять наш капитан у себя на мостике. «Уговорил, — изрекает он наконец, — рисуй меня маленьким. Все равно меня узнают — треуголка, эполеты, чего им еще надо? По мне, это все пустое, мистер Брокльбанк, если б моя благоверная да дочурки меня не донимали…»

— Сэр Саммель! — повторил капитан. — Я не ослышался? Вы ведь сказали «сэр Саммель»?

— Он самый. Не пора ли нам переходить к бренди?

— Значит, сэр Саммель. Знаю его. Знавал.

— Расскажите, расскажите нам, капитан, — попросил я в надежде остановить словоизвержение творца. — Ваш боевой друг? Вместе служили?

— Я был тот самый лейтенант — командир на шлюпе, — произнес капитан с каким-то особым выражением. — Правда, картины мне видеть не довелось.

— Капитан, я непременно должен услышать, как все было на самом деле, — оживился я. — Мы, сухопутная публика, обожаем такие истории!

— Господи, ну дела — на слюпе! Я же встречал одного слю… другого слю… лейтенанта. Капитан, вас надо запечатлеть. Мы в два счета уберем лишний слю… дым и покажем вас в самой что ни на есть гуще событий.

— Да можно ли сомневаться, — подхватил я. — Иного и помыслить нельзя. Вы были, конечно, в гуще сражения?

Капитан Андерсон по-звериному зарычал:

— В гуще сражения? На шлюпе? Против фрегатов? Капитан — сэр Саммель, правильнее сказать — держал меня за молодого недоумка, недаром он рявкнул в рупор: «Немедленно убирайся оттуда, молокосос безмозглый, не то схлопочешь у меня!»