Рижский редут
Шрифт:
– Женщину не могу, а мужчину – вполне. Мы тут имеем полное обмундирование по меньшей мере на четверых человек, представляющих едва ли не все рижское третье сословие: на женщину, что трудится прислугой в почтенном доме, скорее всего, немку, на русского огородника, на латышского рыбака, что принарядился ради базарного дня, на женщину иудейского исповедания. Вот такие шапочки они как раз носят под своими покрывалами.
Бессмертный показал мне красную шапочку, расшитую бисером.
– Что могло бы свести вместе этих четверых? – спросил он. – И еще одну женщину из староверского семейства, которой принадлежала душегрея. Вряд ли они жили в одном доме и вели совместное хозяйство.
– Мы, честно говоря, предположили, что узел принадлежал кому-то из беженцев, покинувших
А сказавши, подумал, что и сам я в течение своей рижской жизни наблюдал и служанок, и рыбаков, и огородников, и иудейских девиц, так что вполне мог бы додуматься до их несовместимости в одном здании. Очевидно, у меня была большая прореха по части логики.
– Я мало знаю о пожаре, но я знаю, что пятеро человек, которые так одеваются, не станут жить вместе и складывать имущество свое в один узел, – покачал головой сержант. – Кроме того, позвольте обратить ваше внимание – тут совершенно нет нижнего белья, кроме разве что вот этого, но оно явно мужское и господское.
Заботливый Сурок снабдил меня сменой исподнего из своих запасов, что я и объяснил Бессмертному.
– Допустим, – кивнул он. – Теперь поразмыслите хорошенько – нет ли у вас желания объяснить мне, откуда на самом деле взялся сей узел с добром?
Я подумал. На самом деле мне очень хотелось рассказать Бессмертному всю эту нелепую историю с самого начала и во всех подробностях. Но я не мог – из-за Натали.
– Постарайтесь меня понять, – пробормотал я.
– Да уж понимаю. Но все равно мне придется увидеть вашу даму, если вы мне ее доверите для доставки в безопасное место.
– У вас есть на примете такое место? – обрадовался я.
– Покамест нет. Но логика подсказывает, что сейчас, когда в городе полно постороннего народа, спрятать женщину нетрудно. Это в мирное время соседи сразу обнаруживают нового постояльца и принимаются судачить. Если мне будет позволено, я набью трубочку и поразмыслю над этим.
– Странно спрашивать позволения закурить у моряка, – отвечал я. – Дам в нашем обществе, кажется, нет.
– Сдается, что есть, – хладнокровно возразил он и, видя, что я уж готов звать его к барьеру за оскорбление, добавил: – Вот за этой перегородкой.
Там действительно находился закуток трактирной служанки, где сидела Натали. Из чего я сделал вывод, что Бессмертный и тут когда-то успел побывать.
– Курите, Бессмертный, а дама уж как-нибудь стерпит ваш дым.
Только этими словами я и выдал, кажется, свое недовольство дамой, которая опрометчиво примчалась ко мне спасаться от своего чудовища и ввергла меня в превеликие неприятности. Но сержант был умен – он все понял и улыбнулся. Впервые я видел его улыбку, придававшую ему самый простодушный вид, если смотреть с правой стороны, и вид несколько хищный – если смотреть с левой.
– Вы бы могли за это время переодеться, – он показал на разложенные по скамье вещи. – У вас на выбор четыре роли, какую предпочтете?
– Смотря для чего.
– Для прогулок меж каменных амбаров. Вам надобно постараться понять, кто из людей, постоянно там обретающихся, преподнес вас частному приставу как убийцу, вернувшегося на место преступления.
– Вы уверены, что это была не ловушка частного пристава?
– Почти уверен. Он ведь и меня о вас расспрашивал на том основании, что вас опознали возле амбара Голубя. Я отговорился тем, что служил в Роченсальме, где вы никогда не бывали. Он убежден, что вы зарезали и племянницу ювелирову, и свояченицу. Это именно убеждение.
– Но я понятия не имею, как расспрашивать людей! Не могу же я слоняться вдоль амбаров, спрашивая, кто тут снабдил частного пристава Вейде всякими враками!
– Зачем же? Это было бы совершенно нелогично. Поделим задачу вашу на стратегическую и тактическую…
– Стратегическая-то ясна! А какую тактику мне выбрать?
Заметьте, что я уже не возражал против необходимости вести расспросы. Я только хотел проделать это разумно,
чтобы и в неприятности опять не угодить, и хоть что-то выяснить.– Прежде всего, деликатно разберитесь, кому принадлежит теперь склад Голубя, а кому – хранящийся в нем товар…
Я понятия не имел, как это сделать, и на моем лице, очевидно, это было написано самыми крупными и отчетливыми буквами, как на магазинных вывесках, украшающих Невский проспект.
– Действуйте так, Морозов, – сжалился Бессмертный. – Оденьтесь огородником. Говорите людям, что у вас на улице купил лук или морковь некий человек, у него не хватило денег расплатиться, он сказал, что работает на хозяина этого самого склада Голубя, и уговорился, что вы туда принесете еще луку, а он с вами сразу за все расплатится. Изобразите этого человека, припомнив кого-то из давних своих знакомцев, так вам будет легче врать. Можно – покойного дедушку. Разумеется, его никто не опознает, зато вам исправно доложат про владельцев амбара начиная с времен Мафусаиловых. И про сам амбар, разумеется, и про то, как в нем было найдено тело ювелировой племянницы. Тут вам останется только всплеснуть руками и спросить, да неужто злодей и аспид еще не пойман? Да изругать полицию последними словами. Тут-то вы наверняка узнаете много любопытного.
– Скажите, Бессмертный, а самому вам доводилось делать этакие расспросы? – потрясенный простотой диспозиции, полюбопытствовал я.
– Нет, разумеется. Но у меня есть логика, а также верное понимание стратегии и тактики.
Это меня несколько смутило. Вот у наших немцев, занявших все командные посты при государе, тоже было понимание стратегии и тактики, армия меж тем отступала…
Барклай оставил в Лифляндии около двадцати пяти тысяч человек под командой генерала Витгенштейна, а сам немедленно направился к Витебску, чтобы оказаться на Московской дороге. Там он намечал соединиться с Багратионом.
То, что он выделил корпус Витгенштейна в отдельную боевую единицу несомненно ослабило армию, но оставить дорогу на Санкт-Петербург без всякого прикрытия (если не считать Риги, которую и обойти недолго) генерал не мог. Тем более, тогда он еще не знал, какие силы Бонапарт пошлет к Санкт-Петербургу; были основания полагать, что значительные.
Под Витебском Барклай намерен был дождаться Багратиона и при необходимости принять сражение. Мы, сидя в Риге, понимали, что сражаться, имея семьдесят пять тысяч войска, это не считая казаков, против армии Бонапарта, которая по меньшей мере вдвое больше, – чистейшее безумие. Стало быть, ради спасения своих людей Барклай обязан был отступить. Он двинулся на Смоленск, где были значительные запасы и кое-какое подкрепление. Бонапарт шел по пятам.
Мы оставили полосу своей земли глубиной в шестьдесят миль, а вместе с ней и значительные склады провианта и боеприпасов. Людей же, сказывали, потеряли до десяти тысяч. И, хотя время от времени приходили реляции о победах, вроде удачной платовской засады у местечка Мир или прорыва Багратиона под Могилевом, мы отступали, отступали!.. И я легко мог вообразить себе состояние армии, которая не понимала, что происходит, за что это Божье наказание…
Бессмертный набил свою трубочку очень ароматным табаком, неторопливо и сосредоточенно раскурил и стал искусно пускать дымные кольца к потолку подвала. Я же скинул матросский наряд и вновь облачился огородником. Теперь уж я умел, запахивая на себе серый армяк, ловко захлестнуть его пестрым поясом, чтобы обрисовался стан. Мы, морские офицеры, могли перещеголять любого гусара во всем кроме усов. Гусар ростом невелик, порой даже избыточно дороден, хотя посадке в седле это не мешает, а что до веса – сильная лошадь и восьмипудового поручика снесет. А у нас на «Твердом» все, как на подбор, младшие офицеры имели тонкий перехват, широкие плечи, были подвижны и ловки, да и ноги наши всегда считались стройнее, чем у гусар, у которых постоянное упражнение в верховой езде вырабатывало некоторую кривоватость. Или же наоборот – люди, имеющие благодаря кривоватым ногам лучшие способности к верховой езде, идут в гусары. Тут я до правды, очевидно, уж никогда не докопаюсь.