Рижский редут

– Кажется, я придумал, куда можно отвести вашу даму, – сказал Бессмертный. – Предложите ей одеться и представьте меня как вашего доброжелателя.

Я постучал в перегородку.

– Сударыня, – сказал я, – благоволите одеться и выйти.

Молчание было мне ответом.

– Сударыня! – воззвал я.

На сей раз ответ был – в перегородку изнутри постучали.

– Это что еще такое? – сам себя спросил я.

– Морозов, попробуйте рассуждать логически, – посоветовал Бессмертный. – Ваша дама не только не хочет выходить, но и говорить отказывается. Почему? Потому, что звуки ее голоса кажутся ей опасными. Она явно призывает вас, но безмолвно. Вы для нее опасности не представляете. Стало быть, я… Она слышала мой голос и, статочно, нашла в перегородке щель, чтобы меня разглядеть. Ваши выводы?

– Она боится, что вы ее узнаете.

– Верно. Это значит, что мы встречались либо в Роченсальме, либо в Кронштадте, либо, что вернее всего, в Санкт-Петербурге. И не просто встречались, а имели возможность друг друга запомнить. Скорее всего, я знаком с ее мужем, и она боится, что я сообщу ему о ее затеях.

– Она не на шутку испугана, – вступился я за бедную Натали.

– Если я ей представляюсь более внушительной опасностью, чем полиция, то да, – согласился он и обратился к перегородке: – Сударыня! Если вы согласны идти со мной в безопасное место, благоволите стукнуть один раз. Если не согласны – то трижды.

Тут же раздалось три четких удара.

– Благодарю, – невозмутимо отвечал на эти звуки Бессмертный.

– Почему три удара, а не два? – спросил я его.

– Потому что могло быть недоразумение, случайный звук, принятый нами за удар. А теперь у нас полная ясность. Ну что же, придется мне идти к доброму Гансу и, испытывая его долготерпение, попросить о приюте для вашей дамы. Ждите меня тут, Морозов.

И он ушел.

Немедленно откуда-то из-за бочек появилась Натали.

– Саша, мы пропали! – воскликнула она. – Он не только знает меня, он моему чудовищу приятель!

– Он не выдаст тебя, он, коли угодно, даст слово чести, что не выдаст!

– Я ему не верю! Он с моим драгоценным супругом заодно!

Такой вот содержательный разговор вели мы до возвращения Бессмертного. Я оправдывал его, Натали обвиняла – во всех грехах, прошлых и будущих. Получалось, что приятель ее мужа мог быть только дурным и жестокосердным человеком.

Наконец Бессмертный вернулся. Натали, услышав шаги, еле успела заскочить за пивные бочки.

– Ганс не в большом восторге от того, что у меня завелось два протеже, – сообщил он. – И потому кого-то из вас придется отсюда забрать. Я думаю, что это будете вы, Морозов. Вы – мужчина и можете переночевать хоть под открытым небом, завернувшись в шинель. А ваша подопечная будет помещена в каморке на чердаке, которую сейчас занимает родственница жены Ганса. Там хватит места для двоих, к тому же, у той женщины можно будет приобрести дамские вещи. Но опять же это – ненадолго, и придется искать другое пристанище. Пойдем отсюда, Морозов, а когда мы уйдем, кто-то из Гансовой родни спустится в подвал за вашей дамой. Я велел называть ее фрау Мартой.

Я был ему безмерно благодарен за то, что он хотя бы временно избавил меня от опасной заботы. Желание рассказать всю правду о своих приключениях крепло во мне, и я чувствовал, что долго не продержусь. Но сержант не стал слушать моих благодарностей, а выпроводил меня искать склад Голубя.

Память у меня, как у всякого, имеющего дело со словами и фразами, хорошая, и поучения Бессмертного я не только запомнил, но и, набравшись мужества, воплотил в жизнь. А когда услышал ответы добрых людей, встреченных за реформатской церковью, на улицах, где стоят каменные амбары, едва вслух не обозвал себя дураком. Все это я мог узнать, если бы сразу не предавался отчаянию, а по примеру Бессмертного хотя бы попытался мыслить логично.

Итак, сержант был уверен, что частный пристав не изобрел свидетелей, пожелавших меня опорочить, а действительно беседовал с каким-то предельно лживым человеком. Я мог хотя бы рассмотреть эту возможность, а не винить Вейде во всех смертных грехах. Но уверенность в том, что от рижской полиции добра не жди, а также в том, что Вейде подкуплен ювелиром Штейнфельдом, слегка затмила мне разум. В этом отчасти сыграла роль малоприятная внешность частного пристава. Она прямо вслух вопияла о всевозможных пороках, среди которых вымогание взяток и ложь были еще не самыми страшными. А вот Бессмертный, сам не будучи красавцем, относился к людям, которых природа не сотворила Аполлонами, сочувственно.

Итак, я вновь отправился на поиски каменного медальона с хищным голубем – и, клянусь, я не сразу догадался, что для меня лучше простосердечно расспрашивать о нем прохожих, а не мыкаться безмолвно по закоулкам. Наконец я все же пустился в разговоры с людьми простого звания.

Мой выговор был не таков, как у здешних русских. Самые старинные семьи староверов появились тут во времена незапамятные и сохранили речь такой, что впору в Боярской думе времен царя Алексея Михайловича остроумием блистать. Но, к счастью, вокруг Риги селились не только староверы, а и отставные гарнизонные солдаты, и беглые крепостные. Поэтому моя речь могла показаться странной разве только по тому обстоятельству, что я не употреблял соленых выражений. Но для такого случая пришлось.

Я исправно домогался некого человека, бравшего у меня лук с морковкой и звавшего к складу Голубя для расчетов и будущих сделок. Я даже дал ему имя Алексея Артамонова, объединив в образе мошенника двух своих дражайших родственников. Но сторож, назвав мне имя хозяина амбара и побожившись, что знать не знает никаких Артамоновых, более светской беседы не поддерживал.

Возможно, придумай я сам этот способ добычи сведений, тем бы и кончилось – я пошел бы прочь не солоно хлебавши. Но при мысли о том, как иронически посмотрит на меня сержант Бессмертный, узнав о неудаче, я собрался с духом.

– Да что ж это такое делается! – произнес я довольно громко. – Полон город мошенников! То ли раньше было! Куда полиция смотрит?! Честных людей за нос водят, а полиция и не почешется!

Затем, чтобы моя чересчур гладкая речь не вызвала подозрений, я запустил нечто многогранное из коллекции боцмана с «Твердого». Стоило прозвучать неудобь сказуемым словам, как меня дивным образом осенило.

– Я тебя, сукина сына, знаю, ты этого Артамонова выгораживаешь! – заявил я сторожу. – Вот не пойду отсюда прочь, буду тут стоять и его, подлеца, ожидать!

Сторож, крепкий старик с бородой чуть не до пупа, напустился на меня с руганью. Я отвечал тем же, внутренне то веселясь, то ужасаясь. Вокруг собрался народ – именно такой, какому тут надлежало быть: староверские бабы и девки, одетые на давний лад, латышские девицы и молодки в тяжелых домотканых юбках и льняных наплечных покрывалах, грузчики в холщовых рубахах и приказчики в поддевках, безработные плотогоны и струговщики, промышляющие случайными заработками. Наконец я до того договорился, что владельцы склада с полицией заодно и полиция покрывает тех мошенников и мазуриков, которые чем-то служат хозяину склада.

– И верно! – услышал я из толпы. – Девку-то весной кто-то из своих зарезал, а до сих пор никого не сыскали! И концы в воду!

– Да тут у них скверное место! Девка-то, немка – что? Тут сынка самого Ларионова чуть на тот свет не спровадили! А что полиция, коли место дурное?

– И в позапрошлом годе тут тело подняли!

– Какого Ларионова? – совсем ошалев, спросил я.

Ответа не было, толпа уже жила своей жизнью, ей вдруг стало не до меня. Заговорили струговщики, эти много чего могли рассказать о дурных местах на реке. Я же стоял – пень пнем, соображая медленно, как человек, которого огрело тяжелым реем по затылку, но он остался жив и вот пытается понять, кто он и как попал на палубу.