Рижский редут

Все это совершилось мгновенно – мое выдворение в сени, удар об стенку, поиски ножа и даже нападение смуглого господина. Очевидно, поэтому я не сразу догадался закричать. А когда крик сам родился в моей душе и попытался вырваться наружу – что-то помешало ему.

Меня спасло чудо. В сенях на полу навалена была всякая дрянь, и я рухнул на колено как раз, когда смуглый господин выбросил вперед руку. Я не видел в ней ножа, но я понял его движение однозначно, кулаком так не бьют. Сам я ударил снизу и не то чтобы промахнулся – просто цели не достиг, а зацепил острием и разорвал рукав сюртука.

То, что было дальше, словесно описать не берусь, потому что сам ничего не понял. Вдруг распахнулась дверь, ведущая из главного помещения корчмы, стало светлее, но дверной проем загораживала пани Барбара. Почти одновременно распахнулась и та дверь, что вела в сад, и силуэт моего противника обозначился очень четко.

Я находился между ними двумя, и оба были для меня опасны: корчмарка несомненно сообщница смуглого господина; увидев бумаги со странными записями и планами, она поняла, что никакой я не огородник, и подала знак; возможно, и у нее есть оружие.

Выбирать не приходилось, и сзади, и спереди ждала смерть, но во мне сидело нечто, внедренное в меня не учителем или наставником, даже не командиром в морском походе или в порту, а, видимо, десятью поколениями служивых предков. Я не мог ударить ножом женщину.

Поэтому я, не отдавая себе отчета в своем выборе, кинулся на мужчину. Он поймал меня в объятия; я, резко присев, как учил когда-то Сурок, вывернулся; и тут грянули подряд два выстрела.

Смуглый господин отшатнулся, а я, совсем уж ничего не соображая, кинулся в сад, пробежал его весь, а как перепорхнул забор, не потеряв при этом ножа, – до сих пор не знаю. Очевидно, в каждом из нас живет крылатая птица, которую мы очень редко выпускаем на волю. Тогда мне это удалось.

Я помчался во весь дух, не оборачиваясь. Кого-то оттолкнул, сам от какого-то крепкого тычка отлетел в подзаборную крапиву. Тогда только, ощутив ожог, я обнаружил, что сжимаю в правой руке нож, и стал на ходу прятать его за пазуху с риском пропороть себе живот.

Положение мое было самое дурацкое.

Первое, что пришло в голову, – этот треклятый смуглый господин с нехорошим волчьим взглядом охраняет от кого-то раненного мною Яшку Ларионова. Так охраняет, что ради этого готов был меня на тот свет отправить. Из чего вытекало: возможно, наша незнакомка пыталась его убить по причине, имеющей отношение к тому же болтуну и вралю Яшке! Стало быть, есть какая-то загадочная связь между мусью Луи и Яшкой.

Понимать все эти хитросплетения я решительно отказывался.

Я знал лишь одно: если опасность угрожает мне, то угрожает она и Натали. Натали – самый уязвимый пункт в моей обороне, потому хотя бы, что она беззащитная женщина. Кроме того, она ничего не знает и не понимает. Ее любой мошенник сумеет убедить в своей правоте, выманить куда угодно и заставит поступать по своей воле. Пример – ее побег с мнимой француженкой.

Нужно было предупредить Натали, чтобы она ни с кем и ни в какие переговоры не вступала, отворяла двери только на условный стук, даже доброму Гансу и его благорасположенной девке и то не слишком доверяла.

Я поспешил в Рижскую крепость и сбавил шаг лишь на эспланаде, когда уже порядком запыхался. Эспланада – открытое место, там мне ничто не угрожало, кроме разве пистолетного выстрела, но нужно быть дураком, чтобы стрелять у всех на виду.

Наконец я оказался на Швимштрассе и поднялся к Натали.

Я понятия не имел, как буду ей объяснять положение дел. Самое страшное – отсутствие драгоценностей или же денег за них. Готовый к самым отвратительным обвинениям, я постучал в дверь.

На свой стук я услышал неизменное «Антре!».

Натали встретила меня в модном лиловом домашнем платье, перехваченном под грудью атласной лентой с красивым бантом, завязанным справа. Высокий ворот был отделан розоватым рюшем. В этом платье с длинными рукавами, с узким и глубоким вырезом, Натали глядела настоящей дамой, она даже завила волосы и уложила вокруг лба и щек короткие кудри. На плечи она накинула неизбежную шаль, узкую и длинную. Ей не удалось преобразить комнатушку под самой крышей в будуар светской красавицы, но себя она преобразила, и странно было видеть ее, привыкшую в столице к роскоши и удобствам, в таком неподходящем месте. Дорогое платье подчеркивало эту несообразность.

– Сашенька! – воскликнула она. – Ну, наконец-то! Что случилось? Почему ты не предупреждаешь меня, что не можешь прийти? Я извелась!

– Натали, прости, Бога ради, – сказал я, – и постарайся понять…

– Да, служба, служба, вечно это проклятое слово – служба!

Я понимал ее недовольство, но ничего поделать не мог, только развел руками.

– Ну что же ты молчишь? – спросила она.

– Натали, мне просто нечего сказать. Разве что напомнить тебе – теперь война…

– Как будто я этого не помню!

– Я вижу, тебе уже передали саквояжи, – сказал я.

– Разумеется. Но, Сашенька, там не было половины моих вещей, – отвечала Натали. – Зато лежат чужие. Помнишь, я говорила тебе, что находила там, на Большой Песочной, хорошее белье с непонятными инициалами? Так вот, ты его и принес…

Она очень мило покраснела. Раньше я умилился бы – настоящая дама и должна испытывать неловкость, говоря о белье.

– Если бы в доме была Луиза, я бы попросил ее разобрать вещи и отдать нам твои…

– Нам? Ты был не один? Кого ты взял с собой? – она не на шутку забеспокоилась.

– Сослуживцев, – брякнул я.

– И что ты им сказал? Как ты им объяснил, что должен забрать два саквояжа с женскими вещами?

– Ничего я не объяснял! Натали, мужчины не делают друг другу таких вопросов! – я невольно повысил голос. – Мы просто поднялись наверх, и я забрал саквояжи.

– Дверь была открыта? А что же Луиза?

Я находился в смятении. Вот сейчас я уже не понимал, что хуже: продолжать оберегать Натали от суровой действительности или сказать ей наконец правду. Что ее Луиза – доподлинный мужчина, и этот мужчина поселил на Большой Песочной другую женщину, ту отважную незнакомку.

– Где была Луиза? И как ты взял саквояжи? Ты что, сам укладывал в них вещи?

– Я не знаю, где была Луиза.

Эта чистейшая правда прозвучала совершеннейшей ложью. Я сам слышал фальшь в собственном голосе!

– Ее не было – а дверь она оставила открытой?

– Возможно, она вышла ненадолго.

– А та раненая женщина? Та, которую Луиза привела?

– Женщина лежала на полу, на тюфяках. Луиза, возможно, пошла за лекарством…

– Что сказала эта женщина о Луизе?

– Ничего не сказала.