Робеспьер. В поисках истины

«А ведь действительно парень этот на курлятьевского Платошку смахивает, — подумал он. — Рожа такая же широкая».

Да и лошадь ему показалась знакомой. Как в Петербурге ещё господа жили два года тому назад, частёхонько лошадь эта завёртывала к ним во двор.

II

Новых посетителей маркизы ввели в дом с точно такими же предосторожностями, как и княгиню Дульскую, с той только разницей, что их довольно долго заставили ждать в комнате, показавшейся княгине совсем пустой. Но потому ли, что в волнении своём она не разглядела соломенных стульев, обитых чёрной кожей, стоявших вдоль стены, или потому, что стулья эти были принесены после её ухода, — так или иначе, но молодые люди нашли, на чём сидеть в ожидании хозяйки.

— Однако у «просветлённой» убранство-то не нарочито изрядное, — поглядывая с усмешкой по сторонам, заметил тот, в котором люди княгини узнали курлятьевского барина.

Лет двадцати пяти, в наряде тогдашних франтов: на нём был тёмно-вишнёвый фрак с большими белыми отворотами, камзол и кюлот тоже из белого сукна с золотыми гладкими пуговицами, треуголка под мышкой, шёлковые, белые чулки и башмаки с золотыми пряжками и высокими каблуками. Волосы по парижской моде, начинавшей уже проникать в Россию, носил он длинные, до плеч, и без пудры. Он был очень красив. Беззаботностью и удальством дышало его открытое лицо с светло-карими глазами, опушёнными длинными тёмными ресницами.

— Но, может быть, это только вход в святилище, и простота тут рассчитана на эффект, — продолжал он, не дожидаясь возражений товарища, который как будто и не слышал его, так глубоко ушёл в свои думы. — А знаешь, никогда я себе не прощу, что послушался тебя и не рассмотрел хорошенько ту даму, из-за которой нас так долго заставили дежурить у ворот. По походке и по наряду видно молоденькая и красавица, может быть... Уж не Рябинина ли? Она, говорят, с Щербинским махается, а он мистик известный, на поклонение к Калиостро ездил...

— Мы видели Рябинину на Кузнецком мосту, перед тем как сюда приехать, — нехотя и пожимая плечами, заметил Каморцев.

— Это ты её видел, а я, как ты мог заметить, всё время шёл, потупив очи долу, чтоб, Боже сохрани, не встретиться как-нибудь взглядом с княгиней Дульской. Мне прямо сквозь землю захотелось провалиться, когда я услышал, что карета её едет нам навстречу. Княгиня терпеть меня не может.

— За что? — рассеянно спросил Каморцев.

Курлятьев скорчил печальную мину:

— Уж это её тайна. С мужем её я приятель, а она меня ненавидит... Мне это очень прискорбно, но ничего не поделаешь. Есть такая пословица: насильно мил не будешь. Очень изрядная пословица, я на себе её испытываю каждый раз, как судьбе угодно меня столкнуть с княгиней Верой Васильевной.

Он проговорил это с таким наивным сожалением, что и более внимательный слушатель был бы обманут его тоном, Каморцеву же в эту минуту было не до того, чтоб всматриваться в физиономию своего друга и подмечать лукавый огонёк, сверкнувший в его глазах.

— Княгиня очень добродетельная особа, — заметил он.

— Кто же в этом сомневается! — подхватил Курлятьев. — Она ангел чистоты и непорочности. Все в этом убеждены, и супруг её первый. Вот ей так уж не для чего сюда ездить за святостью. Ну, а Рябинина — дело другое! Болванчиков у неё менее трёх зараз не бывает. А может быть, это была какая-нибудь кающаяся Омфала из секты «Смазливых теней»! Какая досада, что ты не дал мне разглядеть её карету и порасспросить её людей! Уж я сумел бы им развязать языки. Но ты всё время толкал меня к забору, откуда ни зги не видно.

— Полно дурачиться, Федя, здесь не место вертопрашничать, — произнёс с досадой его приятель.

Он тоже был молод и из хорошего общества, если судить по французскому выговору да по одежде, хотя и не такой элегантной, как у его товарища, но сшитой по моде и у хорошего портного.

— А тебе, я вижу, уже жутко, — усмехнулся Курлятьев. — Трус, чертей боится.

Приятель его промолчал. Его бледное длинное лицо с тёмными глазами и узкими губами, сосредоточенной серьёзностью представляло курьёзный контраст с жизнерадостной физиономией его друга. В то время как этот последний, проявляя нетерпение и жестами, и словами, поминутно срывался с места, чтоб подбежать то к одной двери, то к другой, пытаясь подслушать, что за ними происходит, то к окнам, в надежде разглядеть что-нибудь сквозь запертые ставни, — он сидел неподвижно и с закрытыми глазами, чтоб глубже сосредоточиться в мыслях.

— Дом точно вымер, сколько ни слушай — ни звука, — проворчал Курлятьев, снова усаживаясь рядом с приятелем после тщетных усилий проникнуть взглядом или ухом за стены комнаты.

Он вынул из кармана камзола золотые часы с эмалированным гербом на крышке и с трудом разглядел стрелки (лампада, спускавшаяся с потолка, плохо освещала), прибавив с раздражением:

— Вот уж двадцать минут, как нас заставляют дожидаться, точно на аудиенции у царского фаворита... Это становится несносно наконец... Не уйти ли нам подобру-поздорову, а? Как ты думаешь? Ну её совсем, твою «просветлённую»!

— Ты мне дал честное слово, что будешь вести себя прилично, — умоляюще вымолвил его приятель.

— Хорошо, будь по-твоему, подождём. А только, знаешь что? Она, должно быть, с нечистым в претесной находится связи, эта твоя маркиза де Руфамбре... Ну, не сердись, не сердись, — поспешил он прибавить, заметив гневное движение Каморцева. — Я ведь это только так, чтоб подразнить тебя, а в сущности мне ведь всё равно, и клянусь тебе... Ну, чем бы мне поклясться? Хоть и не хочется думать, что в этом доме царствует дьявол, но имя Бога тоже здесь произносить как будто не совсем ловко.

— Это Божий дом, — со вздохом объявил Каморцев.

— Аминь, пусть будет по-твоему. А скажи, пожалуйста, каких она приблизительно лет, твоя «просветлённая»?

— Не знаю, — отрывисто, точно отмахиваясь от докучливой мухи, вымолвил Каморцев.

— Ты прав. Я дурак, разве можно спрашивать о летах женщины! Это единственная тайна, которую они умеют хранить. Говорят, она очень хороша собой, — правда это?

— Увидишь, — отвечал резче прежнего его приятель, продолжая сидеть с закрытыми глазами, тихо шевеля губами, точно читая про себя молитву.

Курлятьев встал и прошёлся по комнате, а затем, вернувшись к прежнему месту, опять стал выражать вслух мысли, вертевшиеся у него в мозгу.

— И для чего только ей понадобилось меня видеть, просто ума не приложу. Чем я ей сделался любопытен, не понимаю! Впрочем, — продолжал он, искоса посматривая на своего соседа, — если она находит нужным водить дружбу с «смазливыми тенями», то почему же ей и с вертопрахом не познакомиться? Она, верно, надеется обратить меня на путь истинный, уговорить меня постричься в монахи или удалиться в пустыню, чтоб я там отрастил себе бороду и ногти, надел бы власяницу и вериги и, питаясь акридами и диким мёдом, замаливал бы свои и чужие грехи? Слуга покорный, на всё — своё время, и мне жизнь ещё не надоела. Даже скажу тебе по секрету, милый друг, никогда ещё не была мне жизнь так мила, как теперь...