Робеспьер

Теперь уже скрыть от народа истинное положение дел было невозможно. «Герой двух частей света» предстал в своем подлинном виде! На страницах «Защитника конституции» Робеспьер подвел итог своим прежним разоблачениям. Он напоминал о интригах Лафайета против революционеров, о поддержке им махрового врага свободы генерала Буйе, не забыл и о бойне на Марсовом поле… В заключение, кивая на Бриссо и его друзей, Неподкупный писал: «Я сто раз тщетно указывал на абсурдную непоследовательность вручения защиты государства самым опасным врагам свободы». Новая публичная пощечина лидерам Жиронды!

Да, ничто им не удавалось, все уплывало между пальцами. Оппортунистическая политика показывала свою оборотную сторону! Они заигрывали с народом и старались прибрать к рукам монарха; в результате народ в них разочаровывался, а монарх оттолкнул! Они развязали войну под демагогическими лозунгами «во имя нации», рассчитывая отвлечь бедноту от жгучих внутренних проблем и увеличить свои богатства и власть; в результате власть они явно теряли, богатства не увеличивались, а война шла неудачно, заставляя бедноту задумываться как раз над внутренними проблемами. Они сделали ставку на Лафайета, обласкали его, создали ему репутацию, а он их предал, высмеял и выдал на поругание Неподкупному.

Было отчего прийти в ярость и уныние! Но самые горючие слезы жирондистские вожаки лили по случаю потери министерской власти; это было особенно досадно. Собрание вотировало сожаление по поводу ухода «министров-патриотов», но что проку в сожалениях? Гораздо более заинтересовало жирондистов то обстоятельство, что отставка министров вызвала возбуждение в предместьях и некоторых секциях центра Парижа. Значит, народ их не совсем покинул! Значит, можно продолжить игру на демагогии и, распалив народ, нажать на короля, добиться возвращения министерских портфелей! Этот план, раз возникнув, не давал им покоя. Они решили организовать демонстрацию для устрашения двора, причем, временно забыв свое недавнее поведение по отношению к Неподкупному, рассчитывали на его поддержку, как и на помощь других вождей демократии. Но Робеспьер не собирался таскать из огня каштаны для своих недавних оскорбителей. И что за дело было вождям демократического лагеря до жирондистских министров! Неподкупный и его соратники думали сейчас о другом. Они видели, что атмосфера накаляется, что возмущение народа растет, что близок час, когда можно будет поднять восстание против монархии! Поэтому, на их взгляд, незачем было растрачивать энтузиазм народа на пустые демонстрации с игрушечными целями. Робеспьер был вполне уверен, что подобная половинчатая мера не приведет к ощутимым результатам. «Частичные восстания только обессиливают народное дело», — заявил он в Якобинском клубе. Но жирондисты думали о своем. И вот 19 июня мэр Петион устроил совещание с командирами батальонов секций предместий. Манифестацию было решено провести на следующий день. В качестве руководителей движения были выделены Сантер, Лежандр, будущий революционный генерал Россиньоль и другие люди, популярные в предместьях.

В демонстрации 20 июня приняло участие около двадцати пяти тысяч парижан. В колоннах людей, продефилировавших по улице Сент-Оноре и подошедших к зданию манежа, можно было видеть рабочих, вооруженных пиками, саблями, вилами, крючников и угольщиков, национальных гвардейцев, молодых девушек и матерей с оборванными детьми. Тут же были и музыканты, слышались напевы знаменитой песенки «Са ира» — «Все пойдет на лад».

Законодательное собрание, явно встревоженное, после некоторых колебаний вынуждено было впустить и выслушать депутацию манифестантов. Оратор депутации выразил недоумение и гнев народа по поводу всего происходившего. «Мы жалуемся, — заявил он, — на бездействие наших армий. Мы требуем, чтобы была выяснена причина бездействия. Если она зависит от исполнительной власти, то пусть она будет уничтожена! Кровь патриотов не должна проливаться для удовлетворения гордости и честолюбия дворца!.. Один человек не должен оказывать влияние на двадцать пять миллионов людей!..»

Затем толпа хлынула в Тюильрийский парк. Дворец охранялся национальной гвардией, но она не оказала сопротивления манифестантам, и им удалось проникнуть в королевское жилище. Придворные трепетали. Людовику XVI пришлось выйти к народу и около четырех часов подряд, обливаясь потом, с лицемерной улыбкой изображать удовольствие от лицезрения ненавистной «черни». Королю протянули красный колпак — он надел его; дали выпить вина из солдатской бутылки — он выпил за здоровье парижан.

— Вы вероломны, — сказал монарху Лежандр. — Вы всегда нас обманывали, вы и теперь нас обманываете. Но берегитесь: мера терпения переполнена, и народ устал видеть себя вашей игрушкой.

Король пробурчал в ответ, что ни в чем не нарушает конституции.

Представление затягивалось, а результатов не было видно. Лидеры жирондистов, обеспокоенные, как бы народ не сделал худого королю, решили, что пора кончать. Во дворец срочно прибыли Инар и Верньо, следом за ними появился Петион. Все они стали уговаривать манифестантов оставить дворец и разойтись. Добиться этого было нетрудно, так как народу и без того надоело слоняться по анфиладам королевских покоев. К восьми часам вечера дворец опустел, демонстрация закончилась.

Как и ожидал Робеспьер, гора родила мышь. Чаяния жирондистов не сбылись: демонстрация не вернула к власти прогнанных министров. Напротив, она лишь разозлила двор. Король направил в Ассамблею резкий протест против событий 20 июня. Петион был уволен от должности мэра. Встревоженный Лафайет спешил в Париж. Таким образом, те, кто вызвал события 20 июня, на них же и погорели. Но сама по себе народная демонстрация явилась знаменательным событием. Она показала мощь народа и его настроения; она явилась прелюдией к более серьезным делам. Робеспьер и другие вожди демократии воочию убедились, что народ воодушевлен и полон решимости; нужно было лишь направить его движение по верному руслу!

В одну из своих бессонных ночей королева развлекалась беседой с любимой камеристкой. Тюильрийский дворец был объят тишиной. Бледный свет луны пробивался сквозь полуспущенные жалюзи.

— Всего через месяц, — прошептала Мария-Антуанетта, щурясь на голубоватый луч, — мы вместе с королем будем смотреть на эту луну, освобожденные от наших цепей…

Считали дни и придворные. Прикидывали, когда враг овладеет Лиллем, когда падет Верден. Предатели-генералы, со своей стороны, прилагали все усилия, чтобы оправдать надежды двора. Армия Люкнера, действовавшего согласно тайным инструкциям, без видимых причин оставляла город за городом. Лафайет покинул свои войска и прибыл в Париж, чтобы поднять мятеж национальной гвардии столицы и вывезти королевскую семью. Первый из этих планов провалился — генерал слишком понадеялся на свою утраченную популярность, но второй не был осуществлен лишь по вине самой королевы: Мария-Антуанетта, питавшая личную антипатию к бывшему маркизу, не пожелала получать освобождение из его рук, тем более что желанные интервенты были так близко.

Законодательное собрание, дряблое и нерешительное, чувствовало себя между молотом и наковальней: депутаты буржуазии не могли не видеть планов и козней двора, но, подобно своим предшественникам, членам Учредительного собрания, они безумно боялись народа и перед угрозой восстания готовы были идти на любой сговор с монархией. Лидеры жирондистов больше всего жаждали вновь утвердиться у власти и вернуть потерянные министерские портфели. После неудачи демонстрации 20 июня они не прекращали своей двойственной игры. Не имея возможности более защищать Лафайета, они оставили его, чем косвенно признали справедливость оклеветанного ими Робеспьера.

Они продолжали осторожно грозить монарху. 3 июля их главный оратор Верньо произнес сильную речь, обличавшую вероломство Людовика XVI, в которой показал, что король боится побед на фронте. Однако каких-либо радикальных выводов оратор не делал. Напротив, Бриссо и его друзья, трепетавшие перед назревающими событиями, были согласны все простить двору, если бы последний вновь стал с ними считаться.

Но народное патриотическое движение вопреки всему и всем неуклонно росло и ширилось, увеличиваясь день ото дня, подобно снежному кому. Не случайно жирондисты так легко вызвали июньскую демонстрацию: возмущенный народ не собирался уклоняться от борьбы. Правительство от него отрекалось, генералы ему изменяли; что ж, он был готов взять судьбу революции и страны в собственные руки. И чем более измена и настроения в верхах становились очевидными, тем внимательнее массы прислушивались к разъяснениям Робеспьера и других идеологов-демократов, тем сильнее и могущественнее разливалась по всей Франции неудержимая волна революционного патриотизма. Не случайно в лексиконе этого времени слова «революционер» и «патриот» сделались синонимами: пламенная любовь к родине, воля к победе над внешним врагом отныне сливались воедино с представлениями о революции и республике. Да, теперь как нельзя более своевременным был лозунг, брошенный Неподкупным и услышанный массами: «В таких критических обстоятельствах обычных средств недостаточно. Французы, спасайте сами себя!»

Отечество в опасности! Этот клич, подобно вихрю, пронесся над встревоженной страной; он звучал и на равнинах Фландрии, и на полях Шампани, и на высотах Вогезов, и в цветущих долинах солнечного Прованса. Его услышали эльзасские горняки и лионские ткачи, моряки Нанта и Марселя, рабочие Лилля, Сент-Этьенна и Крезо. По всей Франции, охваченной единым патриотическим порывом, прокатилось массовое движение добровольного вступления в армию. Повсюду формировались отряды волонтеров. Первые подразделения воинов-федератов вступали в Париж.