Родная душа
Шрифт:
Двадцать пятое мая, воскресенье!
Он вдов уже двадцать дней, но в сердце непередаваемое горе уже сменилось на радость, такую давно забытую, но неизбежную при встрече с чем-то хорошим…
«Всего двадцать дней… А она, душа-то её, ещё здесь, до сорокового дня, будет смотреть на меня и оценивать… А я уже и радуюсь, и чуть не вприсяд иду…» – дед загрустил и сел на табурет, совсем запутавшись в себе.
За окнами было ещё довольно светло, и он удивился: вдоль палисада, со стороны дороги, вовсю цвела сирень и белыми, и розовыми тяжёлыми гроздьями соцветий свисала в его сад. Вот как! А он и не видел… Ничего не видел и не чувствовал, даже запаха, такого особенного, сладко-приторного,
Легко заскрипело крыльцо, радостной мышью пискнула дверь, и вошла она, именно та: теперь Иван был уверен – которая оживит его пустой дом.
– С лёгким паром! – он повернулся и впервой, не отводя глаз, с нажимом продолжил, – Надежда!
– Ой, спасибо! Давно так сладко не купалась в баньке… Даже немного погрелась на полке, три раза поддавала! – она, по-семейному, сняла с головы полотенце, раскинула по плечам волосы, нагнав в комнату вкусный запах банной чистоты, и осмотрелась.
– Вот сюда садись, на диван, он чистый… А лучше приляг, отдохни чуток, я мигом.
– Не надо мигом, торопости нет, мойся в радость. Только не кались сильно, не к чему. Береги себя – не мальчик…
Иван торопливо вышел из дома, весь покрасневший от радости и удовольствия.
– Господи, какая хорошая! – волнуясь, думал он, развешивая одежду по деревянным вешалам.
* * *
В бане остался её запах! Уже узнаваемый, значит, запавший в душу. Теперь стало совершенно понятно: он очень хочет, чтобы она осталась. Насовсем. Чтобы она была и утром, и днём, и вечером… и ночью. Дед вытянул руки и осмотрел себя сверху вниз. Радостного, то есть красивого, было мало. И мышцы висят потянутыми верёвками, и тело – старчески белое, со вздутыми голубыми венами по рукам и ногам
«Эх, лет бы двадцать сбросить, тогда другое дело…» В шестьдесят он ещё очень хорошо себя чувствовал и не знал, как какой орган в теле называется… Но, вот за эти двадцать лет узнал, причём досконально и доподлинно. Ещё плеснув на камни, он вытянулся на полке, наслаждаясь заполнившим парилку жаром… «И козу надо вернуть обязательно! Хорошо, что денег за неё не взял. Что теперь деньги?»
Дождавшись обильного пота, вышел в предбанник, минут десять остывал. Хотел ещё погреться, но передумал. Надо обязательно побриться, и Иван приступил к этому серьёзному делу. Сначала обильно нанёс на лицо пену из пузырька. Затем станком со вставным железным лезвием срезал высокую щетину, злясь и ругая себя за лень: ведь дома лежала электробритва, которой такой волос брился легко: «Сидел кого-то, мечтал, как маленький, нет, чтобы убрать щетину».
После этой пытки снова тщательно намылил лицо и теперь уже добривался кассетной бритвой, под которой щетина не скрипела, а хрустела, как вчерашний снег морозной ночью… Это было так долго и трудно, что к окончанию этой экзекуции он опять весь вспотел и возрадовался, что второй раз не стал париться. Вышел в предбанник, посидел минут пять и пошёл обмываться.
Из бани шёл уже по сумеркам, с трудом натянув на сырое тело одежду. Вот как… застеснялся своего стареющего тела? И ведь халат, тоже подарок сына, есть. Но первобытное волнение всё из головы выбило.
«А как же теперь быть? Что говорить? Может, выпить стакан, развязать язык? Но нет, обещал бабке не пить и не к чему, не пойдёт разговор – буду молчать. Хотя, что я, немтырь, что ли?» – и, немного оклемавшись на прохладе, он вошёл в дом.
* * *
Она его не ждала! Именно в том, хорошем, смысле, когда человек берёт ответственность на себя. За это короткое время протёрла пол,
убрала со стола накопившуюся после Прониных «испытаний» грязную посуду и собрала на столе ужин.– Я немного похозяйничала, ничего? В холодильнике много всего, но только половина испортилось, пришлось ликвидировать. А из того, что осталось, вот, ужин…
Иван осмотрел дом, теребя не застёгнутую рубаху, и узнал тот же уют, который был при жене. Ведь всего час, а заметное одинокое отчаяние дома превратилось в спокойную уверенность. Прямо смотри, как всё опять здорово, смотри! Вот, что делает женщина, без сомнения, главное, что есть на земле после Бога!..
Иван аккуратно прошлёпал голыми ногами в комнату, и Надежда
воскликнула:
– Ох, смотри, и бороду ликвидировал! – она подошла и открыто посмотрела на него. – А зря, вернее, надо было щетинку оставить, так – голое лицо беззащитное. Вам везёт: свои года можно под щетиной прятать, нам в этом плане труднее…
Она заставила его снять рубаху и, накинув на шею полотенце, скомандовала: – Вытирай пот и штаны тоже сними, оботрись. Ляг на минутку, остынь…
Иван послушно лёг и, прикрывшись полотенцем, закрыл глаза…
Она, незнакомая ему женщина, ходила по дому, звенела посудой на столе, передвигала стулья. А он? Он был этому рад, по крайней мере, доволен. И только навязчивая мысль о жене, вернее, память о ней, стояла в душе колом… Он вдруг задремал, но, услышав её голос, встрепенулся и попросил:
– Надя, пожалуйста, в шкафу тоже халат висит. Сын нам обоим привозил тогда, ещё десять лет назад. Я с той поры его раз одевал…
Она быстро его нашла и, подавая, улыбнулась.
– К столу! Ужин поздний, поэтому лёгкий, не обессудь…
…Он шёл по саду, придерживая одной рукой халат ниже пояса, чтобы полы шибко не распахивались. Ещё бы, под халатом он был в чём мать родила, и это его очень стесняло и смущало. Не такой он человек, чтобы внимание людей привлекать… Люди вокруг, их много, но он за Марфой идёт, а она уходит. Быстро, не оглядываясь, но кричит ему, а он слышит!
– И отстань, говорю, не торопись. Тебе ещё здесь дел много, и дом поправь. Да не ходи больше полуголый, как артист, болезня и отстанет, – бабка завернула за забор, он побежал наперерез, глядя между штакетин. А её и след простыл…
* * *
Иван открыл глаза. В комнате полумрак, совершенная тишина – и нудный, шелестящий стук в окно шершня.
«Странно, ещё темно, а вчера только в три часа легли! Неужели совсем не спал? Но будто выспался. И как ночью через кухню разговаривали, и о чём – помнит…»
Дед, стараясь не шуметь, поднялся, надел штаны и рубаху и вышел из спальни. В кухне сумрак, так как окна завешены старыми пледами… Он осторожно заглянул в бабкину комнату: «С добрым утром!», но кровать была застелена, отчего он очень растерялся и расстроился. Не пытаясь вспоминать больше, с отчаянием заспешил к выходу, но случайно увидел лист бумаги на столе:
«Ваня, здравствуй, надеюсь, ты поспал. Окна я, как могла, завешала, возможно, это позволит тебе отдохнуть… Теперь о главном. Я посмотрела тебя, ты, как смог – меня. Увидела, что ты не такой уж и старый, как тебе самому кажется. Только растерянный. И ещё. Вчера мне показалось, что нас трое. Я, ты и твоя жена Марфа. Но её, к сожалению, уже нет. Пока это не поймёшь, я не нужна. Надеюсь, до встречи. И ещё. На шкафу телефон, заряди, возможно, тебе даже сын звонит, а ты не знаешь. Не бойся, это не бомба… Мой телефон…» Дед несколько раз перечитывал бумажку, пытаясь понять, почему она уехала, потом сложил её вчетверо и подсунул под телевизор. Вышел во двор и увидел копающихся в пыли кур. «Она выпустила!» – заулыбался Иван…