Родная страна

Трое громил не обратили на происшедшее никакого внимания. Они склонились, связали ребят по рукам и ногам пластиковыми наручниками, затянули сильным рывком, действуя совершенно равнодушно, словно запускали упрямую газонокосилку, потом закинули ребят на плечи, будто это были не люди, а свернутые рулоном ковры, и тем же клином двинулись сквозь толпу обратно.

В эту минуту послышались крики, толпа заколыхалась.

Поначалу звук раздавался где-то вдалеке, за несколько кварталов, а толкотня прокатывалась по толпе легкими волнами. Девушка, стоявшая впереди меня, отступила на полшага, чтобы удержаться на ногах после столкновения с человеком, невольно толкнувшим ее, наткнулась на меня, я тоже отступил на полшага, натолкнулся на Энджи, она удержала меня и тоже сделала полшага назад.

Но следующая волна оказалась гораздо сильнее. Люди колыхались уже не на полшага, а на добрых полтора. Я получил локтем в солнечное сплетение, задохнулся и согнулся бы пополам, если бы для этого хватило места. Третья волна больше напоминала столпотворение на рок-концертах, четвертая походила на землетрясение, а пятая… На пятой волне мы очутились посреди стотысячной толпы, охваченной паническим безумием.

Внезапно у кого-то родилась блестящая идея.

— Проверка связи!

Сначала я разозлился. Какого черта этот болван вздумал произносить речь? Какой от этого прок? Но, конечно, речи тут были ни при чем, просто парень сообразил, что главное сейчас — прорваться сквозь животную натуру толпы, достучаться до ее человеческого разума, разбудить осознание того, что толкучка и паника неминуемо приведут к катастрофе.

— Проверка связи! — завопил я, и другие голоса подхватили:

— Проверка связи!

— Проверка связи!

Зов расходился кругами по человеческой массе, и там, где его слышали, наступала тишина. Мимо меня протолкалась полицейская группа захвата, они прошли так близко, что я мог бы подставить им подножку, но я ничего не сделал, даже бровью не повел. На меня снизошло спокойствие, то самое, которое я впервые испытал в храме, то, какое всегда пытался обрести в критические моменты, но редко находил.

В мою сторону направился один из полицейских здоровяков, увешанный всевозможными приспособлениями. Я поймал себя на том, что с любопытством разглядываю их, прикидывая, для чего они предназначены. Он остановил мужчину и женщину, которые по возрасту вполне могли быть друзьями моих родителей — когда-то давно, в старые добрые времена, такие же приветливые люди иногда приходили к нам на ужин и оставались посмотреть телевизор.

Полицейский что-то сказал повелительным тоном, и они достали паспорта. Коп поднес документы к планшету, провел по ним красной сеточкой лазерных лучей, словно в магазинном считывателе, и сфотографировал. Вгляделся в дисплей и убрал гаджет. Еще несколько секунд они разговаривали на повышенных тонах, потом пара протянула копу свои телефоны, предварительно введя коды разблокировки. Наверно, они оказались в тени радиочастотного удара, и телефоны остались в рабочем состоянии. Полицейский пригляделся к разъемам на нижней стороне мобильников, достал подходящие кабели и вставил. Кабели тянулись к одной из непонятных коробочек у него на поясе, и я, кажется, понял, что происходит: полиция проверяет людей, регистрирует, копирует все данные с их телефонов и затем отпускает.

Я взбеленился. Почему-то это показалось даже страшнее, чем группы захвата, которые без единого слова вылавливали людей прямо из толпы. В этих телефонах могли храниться самые интимные подробности жизни их владельцев. Пароли. Адресные книги с именами друзей и родных. Хронология GPS-регистрации всех посещенных мест. История браузера со списком всех просмотренных сайтов. Мессенджеры, сообщения на стене, твиты. Я не верил своим глазам.

Закончив свою работу, полицейский достал из небольшой кобуры ручку и что-то написал каждому на тыльной стороне ладони. Пара стояла с остекленевшими от ужаса глазами. Полицейский улыбнулся им, что-то подробно объяснил, и они кивнули, так и не обретя дара речи.

Потом коп дружески похлопал их по плечу и легким толчком отправил обратно в толпу. Я двинулся наперерез.

— Эй, погодите! — окликнул я их.

Пара остановилась.

— Что он вам сказал? Полицейский этот.

Мужчина — лет шестидесяти, с приветливым лицом, аккуратными усиками и мягким южным говором — ответил:

— Сказал, чтобы, если нас остановят, мы предъявили эту надпись, и тогда нас пропустят. — На руках красовались невнятные каракули вроде подписи автора под граффити. Может быть, инициалы этого копа. — Особые чернила, — добавил мужчина.

— Он скопировал себе все данные из ваших телефонов?

Женщина кивнула. На вид она была ровесницей своего спутника, с модной стрижкой и массивными деревянными украшениями на руках и шее. Может быть, в юности они были хиппи.

— Да. И удалил все наши фотографии. — Она сдвинула брови. — У меня там были снимки внуков.

Оба разговаривали будто в кошмарном сне.

— Спасибо, — кивнул я.

— Не за что. — Они побрели дальше.

А полицейский занялся следующей жертвой. Просканировал паспорт, отобрал телефон. На этот раз ему попался парень. Чернокожий. Может быть, в этом и было дело. Коп обыскал его сумку, заставил вывернуть карманы. За это время телефон парня опять заблокировался, и коп велел его разблокировать. Парень, казалось, вот-вот заплачет — или ударит копа. А тот явно упивался происходящим. Накарябал что-то у парня на руке и отправил своей дорогой.

Энджи и Лемми тоже видели это. Мы обменялись потрясенными взглядами. Очередная группа захвата послала по толпе качающуюся волну, на этот раз я не устоял на ногах, упал и оцарапал ладони. Боль словно пробудила меня из оцепенения. Я понял, что делать.

— Проверка связи! — крикнул я.

Энджи бросила на меня встревоженный взгляд.

— Проверка связи!

Энджи повторила мой клич. Присоединился и Лемми. Призыв кругами разошелся по толпе.

— Полиция проверяет паспорта.

— И копирует данные из ваших телефонов.

— И удаляет фотографии.

— Не имея ордеров на обыск.

— Не предъявляя обвинений.

— Это противозаконно.

— Это преступление.

— Полицейские нарушают закон.

— Полиция не имеет права толковать законы как ей хочется.

Полицейский услышал это и пригляделся ко мне внимательнее. Я подавил невольное желание говорить быстрее. Для «народного микрофона» речь должна быть медленной, размеренной.

— Не подчиняйтесь.

— Требуйте адвоката.

— Отказывайте им в праве нарушить закон.

Полицейский направился ко мне сквозь толпу, нашаривая что-то на своем поясе. Перечный спрей? Электрошокер? Нет, длинная лента пластиковых наручников.

— Кажется, он хочет меня арестовать.

— За то, что призываю соблюдать закон.

— Вдумайтесь в это.

Полицейский был уже совсем рядом, изготовился схватить меня, как вдруг из толпы вышел какой-то парень и преградил ему дорогу. Я видел его только со спины — зеленая армейская куртка, длинноволосый затылок, три сережки в левом ухе и две в правом. В свете полицейского фонарика эти детали вырисовывались с фотографической ясностью.

Полисмен попытался обойти его, но на пути выросли еще двое. Потом еще и еще. Я отступил на шаг, и толпа сомкнула ряды вокруг меня. Коп что-то закричал. Никто не стал повторять. У него не было «народного микрофона».

— Вы можете идти.

Не знаю, что сподвигло меня сказать это. Само вырвалось.

— Вы можете идти, — раскатилось по толпе.

— Вы можете идти, — нараспев повторяли демонстранты. — Вы можете идти.

Три коротких слова. Не «Пошел к черту, свинья», и не «Вот она, хваленая демократия». Вместо этого группа собравшихся людей просто утверждала, что они способны сами за собой присмотреть и не нуждаются в услугах стражей порядка, которые отправляют их по домам, словно непослушных детишек.