«Родного неба милый свет...»

…Чуть не утонул в Днестре Силантий Громов — крестьянин-маркитант — вместе со своей повозкой: пропала бы вся его богатая выручка. Спасибо, солдаты помогли, а то уж одно колесо вовсе повисло над водой и доска затрещала… На той стороне реки остались дымящиеся развалины Бендер со взорванными стенами.

— Держись, туляк! — крикнул огромного роста унтер, нажав плечом на край падающей повозки. — Помогай, ребята! Табачку разживемся… Наддай!

Силантий мигом слетел с облучка, схватил коня под уздцы, потащил весь в поту; конь захрапел, попятился, и тут раздался женский вскрик. В корытообразной телеге среди мешков и корзин сидели две женщины, так закутанные в шали, что и их можно было принять за кули. «Вай аллах!» — вскрикнула одна из них, когда телега чуть не опрокинулась в мутную воду, бурно бегущую под мостом. Другая что-то тихо сказала по-турецки.

^{А. И. БУНИН.}

^{Миниатюра.}

— Силантий! — сказал унтер. — Никак, бабы у тебя, турчанки, что ли?

— Барину в подарок везу, — охотно ответил маркитант, вытирая рукавом лоб. — Вот ейного мужа, — он кивнул на одну из женщин, — при штурме гренадер штыком запорол, а самою с ружьем поймали. А то — сестра ее. Дом их сгорел. Да больно много всех пленных в Бёндере скопилось — до одиннадцати тысяч! Майор Муфель молодых турских баб собирался отправить на Русь-матушку, будто для воспитания в нашу веру. Я к нему: ваше благородие, не извольте гневаться, а есть у меня просьба к вам нижайшая. Он говорить велел. Вот я и выпросил у него турчанку помоложе. У меня, говорю, телега крепкая, доставлю в целости, худа ей не сделаю. Барину, говорю, в подарок отвезу, Бунину Афанасию Ивановичу. «А, Бунину! — сказал Муфель. — Знаю. Служили вместе в Нарвском полку. Хорошо, я тебе бумагу напишу, вези Бунину турчанку, да не одну, а двух — не разлучать же мне сестер!» И засмеялся.

— Сам, что ли, надумал подарок такой?

— Какое! Прихожу я это к барину. «Отпусти, говорю, батюшка, с маркитантами, в Белёве компания собирается. Счастья хочу попытать, бог даст — избенку новую справлю». Барин наш милостивый: ни обид не чинит, ни добра не делает…

— Ха-ха-ха! — смеются солдаты, идущие рядом с повозкой полкового торговца.

— «А чем, говорит, ты торговать будешь на театре военных действий, что полезного для солдат повезешь?» — «Да что, отвечаю, солдату нужно, известно: гречи, каши сварить, табаку покурить, шильца да ниток, сальца да суконца на заплаты…»

— Водочки! — вставил кто-то.

— А как же солдату без нее? И водочки… Что все — то и я. Мы, белёвцы-туляки, испокон веку маркитанты. Наши где только не бывали, о-ё-ёй! А вот я — впервой насмелился, нужда одолела. «Ну, говорит, езжай. Лошадь-то у тебя есть?» — «Есть». — «Сбруя хорошая?» — «Какое, говорю, мочало рваное…»

— Ха-ха-ха!..

— «Дам я тебе сбрую». — «Батюшка Афанасий Иванович, — говорю я, — какой мне привезть тебе гостинец, если посчастливится торг мой?» Усмехнулся он, поглядел, нет ли кого на террасе, и отвечает: «Привези мне, брат, хорошенькую турчаночку, — видишь, жена моя совсем состарилась!»

Улыбаются солдаты, слушая маркитанта. Днестр остался позади. Дорога пыльная. Солнце палит.

— Вот эта — Сальха, а маленькая — Фатьма. Шестнадцать и двенадцать лет.

— Дурак ты, Силантий, — сказал унтер. — Барин-то твой пошутил, видать. Чай, не турок он, не салтан какой: у него супруга есть.

— Это нам невдомек. А турок не турок, но барина своего я знаю: уж это без шуток… Хватил я, братцы, здесь и страху того, а видать, удачливый. Теперь на Хотйн, там наши белёвцы друг друга поджидать будут, да и домой. Нако-те табачку, солдатики… А турчанки-то — красавицы, особенно Сальха!

Старшая, услышав свое имя, отвернула край темно-зеленой шали и вопросительно посмотрела на своего нового хозяина большими карими глазами, чуть-чуть раскосыми. Силантий добродушно махнул рукой: «Ничего, это мы так». Турчанка снова закрылась.

Так и ехали пленницы в далекую, страшную для них Россию.

Был 1770 год.

2

У Афанасия Ивановича Бунина и его жены Марьи Григорьевны, урожденной Безобразовой, было одиннадцать детей. Но к 1770 году, когда в имении Буниных селе Мишенском появились две молодых турчанки, детей в живых оставалось лишь пятеро: дочери Авдотья (родилась в 1754 году), Наталья (1756), Варвара (1768) и Екатерина — грудной младенец, а также сын Иван, родившийся в 1762 году.

Надворный советник Бунин был человек образованный и, как о нем отзывались окружающие, «честнейший и благороднейший». Свое помещичье хозяйство — села и деревни в Тульской, Орловской и Калужской губерниях — он содержал в образцовом порядке. Жил он в тульском селе Мишенском, находившемся в трех верстах от старинного городка Белёва, сверстника Москвы, бывшего когда-то центром удельного княжества.

В полуверсте от Киевского тракта, идущего с юга через Орел в Тулу и дальше в Москву, на двух соседних холмах — глядя друг на друга — расположились село Мишенское и усадьба Афанасия Ивановича, построенная его отцом — Иваном Андреевичем Буниным — не только с размахом, но и с артистическим вкусом. Там был дом с двумя террасами по сторонам большого, украшенного колоннами крыльца; дом с просторными комнатами, залами и аванзалами, где висели портреты воинственных предков Буниных — польских рыцарей Буникевских, выехавших на Русь «в дни великого князя Василья Васильевича всея России», — знатные мужи в плащах и тускло поблескивающих латах. Краски потемнели и потрескались, позолота на рамах облупилась. С широчайшего балкона видна была не только долина Выры, но и Ока, и весь город Белев, открытый как на блюде, — город красивый, по-русски затейливый. В хорошую погоду обитателям дома и их гостям не хотелось покидать этого балкона… Рядом с домом были два флигеля с крутыми кровлями и башенками-светелками, различные службы, цветники, парк, сад, старинная деревянная церковь, [16] пруды с рыбными сажалками и оранжереи — двухэтажные, с жилыми комнатами, и в этих оранжереях росли абрикосы и лимоны, шампиньоны и всякие экзотические цветы.

16

В год рождения В. А. Жуковского — 1783 — А. И. Бунин разобрал эту деревянную церковь и построил каменную, которая погибла во время Великой Отечественной войны.

Афанасий Иванович любил свое родовое гнездо: тут были соседи-помещики, и город Тула был недалеко, а еще здесь можно было в любое время года великолепно охотиться, что составляло для Бунина не последнее занятие. От отца досталась ему и немалая французская библиотека, в которой он, однако, проводил только самые ненастные дни. По зимам он с семьей жил в Москве в собственном доме в приходе Неопалимой Купины, прилегавшем к Пречистенке. В усадьбе у него постоянно жили какие-нибудь его друзья, по большей части бывшие сослуживцы по полку.

Как дома обосновался в Мишенском беспоместный киевский дворянин Андрей Григорьевич Жуковский, человек тихий и приятный, который был большим любителем музыки: он играл на скрипке и устроил в бунинской церкви хор певчих, которым усердно руководил. Поселился он в одном из флигелей. В том же флигеле жил другой бедный дворянин — крещеный из католиков в православную веру поляк Дементий Голембиевский, который больше всего на свете любил донское игристое, псовую охоту и стрельбу из пистолетов, причем мишенями выбирались фатьяновские огурцы, — огороды села Фатьянова лежали внизу, на противоположной стороне долины. Голембиевский занимал в имении Бунина место управляющего.

^{СЕЛО МИШЕНСКОЕ НА ЭТОМ ХОЛМЕ НАХОДИЛАСЬ УСАДЬБА А. И. БУНИНА.}

Марья Григорьевна Бунина была женщина по тем временам весьма образованная: она не знала ни одного иностранного языка, но выписывала из Москвы и Петербурга много печатавшихся тогда русских книг. [17] Афанасий Иванович с помощью Дементия Голембиевского вел хозяйство, а Марья Григорьевна не занималась ничем, кроме чтения книг и присмотра за своими кружевницами; зато кружевницы у нее были не простые — они знали секреты и тонкости выделки знаменитых в то время «белёвских кружев».

17

Для сравнения можно отметить, что мать А. И. Бунина, Феодора Богдановна, урожденная Римская-Корсакова, знала французский язык, но не умела читать по-русски. А сестры Бунина, Анна и Платонида, были вообще неграмотны и едва умели расписаться.

Сальху и Фатьму поселили в небольшом домике на господской усадьбе. Они считали себя невольницами этой барской семьи (так оно и было) и, конечно, тосковали, несмотря на общее доброе отношение к ним. Они называли Марью Григорьевну «ханйм-эфён-ди», а Афанасия Ивановича — «бей-эфенди», то есть «госпожа» и «господин» по-турецки. Они кланялись и на всё отвечали: «Пеки… япарим», то есть хорошо, мол, будет исполнено.

Они были тоненькие, с черными косами, гибкие, ловкие и всегда ходили вместе. Афанасий Иванович приказал пожилой домоправительнице Василисе показать им барский дом, все усадебное хозяйство и постепенно приучать их к домашней работе.