Родом из ВДВ

За столом восседали не менее полтора десятка людей в штатском, среди которых были две женщины. Их особенно проницательные глаза смотрели на него несколько по-иному, чем мужские: если мужчины старались просвечивать его насквозь, как рентгеновский аппарат, женщины заглядывали в самую глубь его сжавшейся в комок души. В центре сидел грузный мужчина с одутловатым лицом и седыми, вероятно напомаженными волосами, аккуратно уложенными назад. Ему-то и докладывал Алексей, почему-то отметив про себя, что только у этого члена комиссии был темно-красный галстук, тогда как другие, заметно моложе и стройнее, избрали менее яркие, приглушенные тона. Алексею бросились в глаза и руки председателя – ухоженные, холеные, с толстоватыми, несколько мясистыми пальцами. Но что выглядело особенно необычным, так это перстень из какого-то благородного металла, в центре которого красовался матово-черный, почти без блеска, камень. Спокойные, проницательные и немного влажные глаза этого человека внимательно смотрели на Алексея сквозь тонкие линзы очков в филигранно выполненной дорогой оправе. Любое движение председатель производил не спеша, чинно, начальственно, и его поза, пронизывающий взгляд, манерность придавали ему вид барона, кажется, действуя на окружающих гораздо сильнее, чем если бы он был в маршальских погонах. Встретив такой импозантный типаж, Алексей в жизни не подумал бы, что он может быть офицером или генералом. Другие в сравнении с ним выглядели проще и неприметнее и, на первый взгляд, дополняли картину его присутствия, как смиренные пажи при гордом господине. Но очень быстро Алексей понял, что это не так.

Собеседование было не чем иным, как очень динамичным перекрестным опросом. Вопросы сыпались с безумной, увлекающей быстротой, как будто он сидел в машине за рулем, управляя ею, а на педаль газа жал кто-то другой. Интуитивно Алексей чувствовал, что его заманивали в лабиринт, усыпляя простыми и понятными вопросами с предсказуемыми и незамысловатыми ответами. Чтобы вдруг в том же темпе задать вопрос с подковыркой, ответ на который мог решить все его будущее. Когда один представитель комиссии спрашивал, другие тщательно изучали Алексея бесцеремонными взглядами. Он понимал, что от них не ускользнет ни одна деталь, ни моргание его глаз, ни нервозное потирание рук, ни оговорки, ни запинки с ответами. Необходим тотальный контроль над всем произносимым, но еще больший – над своим невербальным поведением. И от этого понимания Алексей чувствовал себя неуютно и беспомощно, испарина увлажнила его лоб, появилось непреодолимое желание расстегнуть верхнюю пуговицу кителя. Но он усилием воли подавил все импульсы тела, невозмутимо сложил руки и крепко, до боли, сжал одной рукой запястье другой. Снова возникало ужасное ощущение маленького мальчика, которого взрослые раздели и теперь бесцеремонно разглядывают, нет ли где на теле подозрительного прыщика.

– Перечислите, пожалуйста, состав 6-го армейского корпуса США, – попросил сухощавый человек с залысинами, сидящий где-то далеко слева.

Вопрос был емкий, сложный, но вполне знакомый. И по училищу, и по подготовке к отъезду в Москву. Алексей изложил его с некоторыми, возможно, незначительными неточностями, но в целом успешно. Рассказывая, он с усилием контролировал собственные руки, которые так и хотели взмыть вверх с каким-нибудь предательским жестом. Как Алексею казалось, ему удалось сохранить спокойствие и быть убедительным. Когда он закончил и сделал паузу, другой голос, хриплый и неприятный, теперь уже справа, задал следующий вопрос:

– Расскажите, что вы знаете о политической системе Германии?

Алексей чуть не подпрыгнул от радости. Готовясь сдавать немецкий язык и упражняясь с текстами, он мимоходом, преимущественно с целью расширения лексического запаса, изучил не только политическую систему, но и много сопутствующих данных о политических силах и социальной обстановке в Германии, за которой пристально наблюдали после объединения. Теперь Алексей мог позволить себе продемонстрировать знание предмета с очевидной легкостью и приятным чувством превосходства. Один раз он даже позволил себе слегка улыбнуться. Но когда он произнес фразу: «Германия в настоящее время состоит из шестнадцати федеральных земель», тот же неприятный голос, который из хрипловатого сделался дребезжащим, внезапно оборвал его. Алексей не успел толком рассмотреть того, кто этот вопрос задавал; ему казалось это неприличным. Взгляд Алексея лишь скользнул по ряду сидящих людей и заметил, что глаза загадочного обладателя хрипловатого голоса были по-рыбьи стеклянны, непроницаемы и выпуклы, словно говоривший болел, подобно жене вождя революции, базедовой болезнью. Они произвели на Алексея такое же неприятное впечатление, как и голос.

– Перечислите, пожалуйста, эти земли.

Алексей не был уверен, что сумеет вспомнить все земли, но десяток-то он знал точно. «Ввяжемся в бой…» – сказал бы он себе, если бы мог перевести работу бессознательного в осознаваемое русло сознания. И он начал перечислять, посматривая вправо вверх, как будто намеревался там считывать необходимую информацию. Удивительно, но Алексей никогда не читал названия федеральных земель по-русски, ему было знакомо только их немецкое звучание, и потому, сам того не осознавая, он начал произносить их по-немецки, даже не подозревая о наличии небольших, но весьма характерных различий. Когда же он назвал шесть или семь земель, все еще выдерживая быстрый темп ответа и неумолимо приближаясь к предельной черте своего познания, тот же голос с хрипотцой, теперь уже не имевший неприятных оттенков, милостиво перебил его:

– Достаточно, я вполне удовлетворен ответом.

Алексей перевел дух. Но следующий вопрос его смутил еще больше.

– Что вы знаете о Шостаковиче?

– Что это выдающийся композитор…

– Можете назвать что-нибудь из написанного им?

Алексей опешил. Его познания в музыке ограничивались знанием нескольких гениальных имен да коротким музыкальным произведением Бетховена, известным в музыкально неотесанной среде под названием «Собачий вальс».

– Мне нравится органная музыка Баха, но я не настолько увлечен классикой… – Тут Алексей запнулся, но вдруг вспомнил, что кто-то шутливо рассказывал ему, что пьет, как Шостакович, – из стакана, но, подобно композитору, хорошо знает свою «норму». И Алексей решил рискнуть, нельзя было останавливаться или признать, что он не способен хоть как-то отреагировать на вопрос. И потому он поспешно добавил:

– Но военные восхищаются не только музыкой Шостаковича, но и его особенным отношением к алкоголю. Тем, например, что композитор употреблял только водку, не признавал рюмок и пил исключительно два раза по пол стакана.

Алексей сказал это на выдохе, но когда закончил, у него осталось неприятное ощущение, что он сказал что-то не то. Но, кажется, его ответ кого-то позабавил.

– Скажите, сколько спиртного вы можете употребить, не потеряв чувства контроля над собой?

Опять вопрос задавал кто-то слева, кто – трудно разобрать. Врать что-либо было бесполезно, и Алексей сказал то, что первым пришло в голову.

– Триста граммов в средних условиях.

– А что вы называете средними условиями?

Алексею казалось, что его прижимают к стенке. Откровенно говоря, он и сам не знал, не мог понять, откуда появились и как сорвались с языка эти «средние условия». И ему все труднее было соображать, какие последствия может принести тот или иной его ответ.

– Тогда позвольте спросить, о каком виде алкоголя идет речь?

– Вы знаете, что только евреи отвечают вопросом на вопрос?!

В голосе экзаменатора Алексей услышал неподдельное раздражение и вместе с ним нечто, похожее на приговор. Как будто он переступил черту дозволенного. Но и сам он начинал заводиться от безысходности, которую почувствовал. Теперь ему казалось, что он посреди гладиаторской арены, а все остальные ощетинившимися копьями перегоняют его, беззащитного, с места на место, чтобы поглумиться и затем прикончить. «Ну что ж, нет так нет, – подумал Алексей о поступлении как о провалившемся предприятии. – Ну и черт с ней, с этой академией, теперь уж ни к чему играть глупую роль…»

– Я украинец, и у меня на родине всегда говорили: где хохол прошел, там евреям делать нечего.

Вышло естественно, но слишком грубо, как будто он по-собачьи огрызался на травлю палкой. «Ну и пусть так, все равно уже не поступил», – пронеслось в голове у Алексея. Сначала от этой метнувшейся мысли у него сжалось сердце и заныло от тоски. Оттого что придется рассказать Але о своем позоре, признаться, что не сумел использовать данный судьбой шанс. Но сразу же после этого по всему телу разлилось облегчение: напряжение спало, стало легко и непринужденно. Он как будто в одно мгновение испытал волшебство превращения и стал самим собой, мужиком-десантником из Рязани, готовым, как обычно, «с неба, на землю, в бой!»

– У вас не было желания служить на Украине? – спросил совсем другой, тихий и ласкающий слух голос женщины.

– Нет, я всегда считал, что присягу солдат должен давать один раз.

– В какой позе вам нравится заниматься сексом? – это был все тот же женский голос. Она смотрела на Алексея в упор, буравила глазами, но лицо ее оставалось бесстрастным и удивительно безэмоциональным. Никакого любопытства, никакого личного интереса.

– Раком, – сам себе удивляясь, неожиданно выпалил Алексей.

Кто-то из комиссии хмыкнул. Вдруг прозвучал уже знакомый хриплый и неприятный голос справа, который спрашивал его о Германии.

– Вы ведь немецкий учили?

– Так точно!

Теперь Алексей совершенно спокойно, не стесняясь своего нагловатого упрямства, мог хорошо рассмотреть человека, задававшего вопрос. Это был немолодой мужчина в однотонном сером костюме, совершенно лысый или, может быть, бритый, с белой щеткой пышных усов под греческим носом. Лицо его было неестественно худым со впалыми щеками и отметинами продольных морщин на них. Что-то в нем было призрачное, гипнотизирующее, одновременно и влекущее, и отталкивающее. Он вроде бы сливался с присутствующими неброскими цветами одежды, так характерными для всего состава собрания, и в то же время выделялся особенной, мерцающей подобно звезде индивидуальностью – голосом, странным сочетанием усов и лысой, как бы намеренно обнаженной, головы, но больше всего своими невероятными, будто нечеловеческими глазами, которые светились изнутри.